ZT. Помимо примерно трёхсот файлов на http://zt1.narod.ru/ у меня есть и их как бы дайджест (ЖЖ) http://zt1.narod.ru/zt-LJ.htm. Будет "освежаться". С сентября 2009-го стал сюда добавлять и
нечто важно-насыщенное
Не
из (не из) http://ztnen.livejournal.com
Мой былой ЖЖ ztnen заморожен (удален). 01.02.2012 создал новый ЖЖ-аккаунт : http://ztmak.livejournal.com Об А.С. Макаренко и близкому к этой теме .. Будет пополняться.
Важное для потенциальных практиков интернатных учреждений: http://zt1.narod.ru/metodika.htm.
Обязательно посмотрите и http://zt1.narod.ru/doc/prorabotka-natur.doc : Учение о педагогике проработки натур.
Гётц Хиллиг (HILLIG Goetz). - Проект по созданию полного собрания сочинений А.С. Макаренко на профессиональном компакт-диске http://zt1.narod.ru/hillig-3.htm.
| На любом поприще и в любой профессии никуда не годен работник, если он без царя в голове. | На данное время в педагогике и в любой социальной сфере никуда не годен работник и/или литератор, если он без А.С. Макаренко в голове, см. прежде всего Мой былой ЖЖ |
| Советую: http://zt1.narod.ru/doc/Vancaev-Musa.doc. С одного ЖЖ. - Зиновий ничего так пишет. Что ни пост - кладезь (обойдемся без уточнения чего). Если бы я еще могла его [ Мой былой ЖЖ читать, а то ж невозможно. Вешает браузеры. ZT. Mozilla Firefox не вешает. |
| Некий 30-летний поэт Вася Пупкин как-то после дождичка в четверг авторски сочинил стихотворение о любви. На века и тысячелетия вперед. Закрыл тему. | Некий 30-летний бродячий проповедник Иисус Христос тоже как-то после дождичка в четверг авторски сочинил этическую систему, содержащую, по его мнению, все необходимое и достаточное на любые и всяческие социально-экономические обстоятельства. На века и тысячелетия вперед. Закрыл тему. |
Важно- всё- предваряющий файл http://zt1.narod.ru/5-punktv.htm - ZT-разбор пяти главных настояний А.С. Макаренко.
ZT. О разгуле на Руси пьянства в рас-христиан-нейшие праздники - ищи в моем файле: http://zt1.narod.ru/antirel0.htm.
См. и моё http://ztrelig.livejournal.com.
См. также:
http://zt1.narod.ru/alk_21.htm До 21-го - не наливать!
Петр Алексеевич Кропоткин. Русская литература. Идеал и действительность. Курс лекций. - М., “Век книги”, 2003 .. Решетников Фёд. Мих. (1841 - 1871) .. Ужасающей чертой повестей Решетникова являются картины того, как людьми овладевает пьянство. Вы видите, как оно приближается, чувствуете, что оно должно прийти органически, неизбежно, фатально; вы видите, как оно овладевает человеком и держит его в своей власти до смерти. Этот шекспировский фатализм в приложении к пьянству, зло которого слишком хорошо известно всякому, знакомому с народной жизнью, является, может быть, особенно ужасающей чертой повестей Решетникова. Особенно ярко эта черта сказывается в повести “Глумовы”, где вы видите, как учитель в горнопромышленном городе вследствие отказа принимав участие в чиновничьей эксплуатации детей оказывается лишенным всех средств к существованию, и, хоть ему в конце концов удается жениться на превосходной женщине, он постепенно подпадает под власть демона и делается привычным пьяницей. Не пьют лишь женщины, и одно это спасает нас от вымирания .. (с.234) .. Левитов Ал-др Ив. (1835-77) .. Страницы, которые он посвящает изображению чувств пьяного человека и тому, как эта болезнь охватывает людей, иногда поистине ужасны .. (с.237).
См. и: http://zt1.narod.ru/rachinsk.htm
Сергей Александрович Рачинский (1833-1902), сельский педагог клерикального склада и
основатель сельских обществ трезвости.
Про алк у Вл.Ос. Михневича.
Владимир Михневич. По изданию 1874 г. Петербург весь на ладони.- М.: ЗАО Центрполиграф, 2003. - 648 с.
На стр.285. - .. Заботы о “поддержании народной нравственности” в столице, возложенные на полицейскую власть, судя по официальным отчетам за несколько лет, главнее всего направлены на противодействие “разгулу, пьянству” и отсюда - нарушению порядка и благочиния. Противодействие это завершилось наконец такой важной административной мерой, как сокращение и преобразование в 1874 г. трактирных и питейных заведений. Из этого мы вправе бы заключить, что “пьянство и разгул” со всеми вытекающими из них гибельными моральными и материальными следствиями для отдельных лиц и всего общества “оставляют одну из характерных черт нравственной физиономии петербургского населения. К такому заключению тем легче прийти, что в настоящий момент сильное развитие пьянства в России вообще составляет общеизвестный, почти непререкаемый факт и что против пьянства ополчились и власти, и литература, и общество .. Д-р Гюбнер, на основании личных наблюдений над петербургским простонародьем, утверждает, что “большую часть заработков чернорабочие пропивают” и что “пьянство составляет один из разорительнейших общественных недугов в нашей столице” .. Михневич на стр.288 .. Мне кажется, пашу интеллигенцию .. никак нельзя обвинить ныпе в том, что она “хуже прежнего предается потреблению спиртных напитков”. А как показывают вышеприведенные выкладки, мы не имеем ни малейшего права обвинять в этом и нашего рабочего. Напротив, мы убеждены, что рабочий, говоря вообще, пропивается ныне гораздо менее против "прежнего" ..
Владимир Осипович Михневич (1841-1899). Язвы Петербурга. [первое издание отдельной кн. 1886 г.] Опыт историко-статистического исследования нравственности столичного населения. - СПб.: ООО “Издательство “Лимбус Пресс”, 2003. - 784 с. Подготовка текста, предисловие и комментарии - Анджей Иконников-Галицкий.
Со стр. 517 .. В среднем расчете русский человек, несмотря на свою историческую репутацию “питуха”, на самом деле пьет гораздо меньше, чем наиболее трезвые культурные европейцы. Это факт, вполне соответствующий установленному наукой положению, что средняя данная потребления алкоголя, как кофе и чая, служит верным мерилом культурного благосостояния страны. Чем богаче и культурнее страна, тем больше выпивается в ней вина, и это вовсе не значит, чтобы в ней и пьяниц было больше, чем где-нибудь.
Сравнительная незначительность среднего потребления у нас вина указывает на бедность народа, и если бы оно еще уменьшалось, как свидетельствуют вышеприведенные цифры, это был бы очень печальный признак пущего обеднения народа.
Мы, однако ж, сомневаемся, чтобы это было так. Вероятно, показанное официальной статистикой уменьшение - фиктивное, и произошло оттого, что с чрезмерным возвышением акциза, как это всегда бывает, сильно увеличилось потребление корчемного вина, ускользнувшего от фиска.
Во всяком случае, из всех этих сведений нельзя извлечь никакого достоверного заключения о том - уменьшается ли или увеличивается в народе пьянство? Этого никто не знает в точности.
Знаем мы только все, по личным наблюдениям и по журнальным сведениям, что пьянство у нас несомненно существует, и пьянство “безумное”, как метко назвал его покойный Кошелев, хорошо изучивший эту нашу национальную слабость.
Впрочем, гораздо раньше Кошелева характеризовал так наше народное пьянство и проницательно определил его причину Юрий Крижанич. “Мелкие люди, - говорит он, - чуть ли не всегда лишены напитков, и оттого делаются чрезмерно жадны на питье, бесстыдны и почти бешены, так что какую ни подашь большую посуду с вином, они считают за заповедь божию и государеву выпить ее в один дух”.
Кошелев, в своей статье “О мерах к сокращению пьянства”, только дополняет и развивает эту картину. “Наш народ, - пишет он, - пил и пьет безумно, но не много, и больше всего с горя, по потребности хотя в вине обрести забвение действительного своего положения. В других странах - в Германии, Швеции, Дании, даже в бывшем Царстве Польском пьют вина гораздо больше, чем у нас. Между тем там редко увидишь пьяного, а у нас, во время храмовых праздников, на свадьбах, на масленице, на светлой неделе и на базарах - пьяные валяются всюду. Следовательно, не вина выпивается у нас много, а безумно оно пьется”.
(Со стр. 518) Сам народ наш, с отличающим его здравомыслием, хорошо сознает эту особенность своего питья и порицает ее в себе. Нам лично не раз случалось слышать от петербургских простолюдинов сетование на этот счет.
- Пить мы не умеем! - говорят они, разумея под уменьем питье постоянное, но умеренное, рассудительное, - для подкрепления сил, для веселья сердца.
И это на самом деле так. Слывущие за таких отчаянных пьяниц столичные рабочие всяких профессий - в большинстве пьют редко и немного. Обыкновенно они, за редкими исключениями, в течение недели, в будни, вовсе не употребляют вина; но зато с субботы на воскресенье, по окончании работ и с получением недельного заработка исключение составляет такой рабочий, который не напился бы мертвецки. В воскресенье пьянство продолжается, и ошалевший от него рабочий не успевает отрезвиться и в понедельник, который, поэтому, посвящается “опохмелению” и именуется в доморощенном календаре, не без юмора, “маленьким воскресеньем”.
Это - характерная сделка с совестью. Пьянство в воскресный день рабочий считает делом естественным и законным, видит в этом как бы свое право, добытое мозольным трудом, но понедельничное похмелье лежит уже на его совести - и вот, чтобы обмануть ее, он сочиняет продолжение праздничного дня под названием “маленького воскресенья”.
Неуменье пить ведет нередко к тому, что рабочий беспросыпно “запивает” и пьянствует до тех пор, пока не спустит в кабак все что имеет, чуть не до последней рубахи. Ни долг семьянина перед женой и детьми и никакие другие обязательства самой первостепенной важности его не сдерживают. Все идет прахом в этом Пароксизме безумия.
И такова нравственная зыбкость и бесхарактерность рабочего в большинстве случаев, что он сам не знает, как и когда приключится с ним этот бешеный пароксизм, а если и знает и сознает его гибельность, то решительно не имеет воли обуздать себя.
Как ребенок, он в этих случаях нуждается в посторонней опеке и охотно ей подчиняется. Такую опеку берут на себя обыкновенно матери, жены, дети у рабочих семейных.
В Петербурге весьма обыденна такая картина: в расчетные дни, преимущественно по субботам, у фабрик и ремесленных заведений, где-нибудь у ворот, на дворе или на лестнице, к тому часу, когда рабочие оканчивают занятия и получают заработок, собираются группы женщин и ребят, с озабоченными, тревожными лицами, и терпеливо, иногда на жестоком холоде, например, зимою, топчутся на одном месте несколько часов. Это - все матери, жены и иные родственницы рабочих, согнанные сюда страхом, что их “кормильцы”, получив заработок, неровен час - “запьют” и оставят их голодать. И вот они их подстерегают с тем, чтобы отвести домой, точно выпущенных из пансиона малолетков, и во всяком случае отнять у них заработанные деньги или хоть часть их. Происходит грустно-комическая сцена. Женщины бросаются на рабочих, тащат их за собой и настойчиво требуют выдачи заработка, а если те упираются или стараются утаить часть денег - без церемонии выворачивают у них карманы и производят обыск.
Обыкновенно рабочие добродушно покоряются этой родственно-полицейской феруле, в сознании, что без нее им трудно было бы устоять против искушения и не “запить”, очертя голову.
Со стр. 519 О слабости простого русского человека к злоупотреблению спиртными напитками существует два коренных мнения. Народолюбцы объясняют и оправдывают ее “горем народным”, бедностью и истомой от тяжелого, неблагодарного труда, суровой неприглядностью всей жизни; моралисты же крепостнического закала приписывают пьянство в народе его распущенности, дикости, нерадению и губительной свободе. Оба эти мнения теоретичны и тенденциозны, а потому в большей или меньшей степени неверны - особенно последнее.
Притом же городское пьянство весьма существенно разнится от деревенского.
Если говорить о стимулах, толкающих человека к чарке, то у городского, в особенности у петербургского простолюдина, они совсем не те, что у деревенского. Городской рабочий пьянствует в большинстве случаев вовсе не “с горя”, обусловливаемого голодом, нуждой, разорением, гнетом и т. п.
Высшее, отвлеченное понятие гражданского “горя”, конечно, очень редко имеет здесь место, как не часты и такие случаи, чтобы занятый делом рабочий, здоровый и работящий, не имел сносного удовлетворения своих потребностей и нужд.
Со стр. 520 Средний заработок петербургского фабричного, ремесленного и, вообще, промышленного рабочего, на мерку крестьянских потребностей, довольно высок. В столице существует масса интеллигентных тружеников “либеральных” и так называемых “чистых” профессий, например, мелких чиновников и писцов, домашних учителей и учительниц, “выходных” актеров, хористов и т. п., которые получают за свой труд, в сложности, никак не больше, а во многих случаях значительно меньше того, что зарабатывают мастеровые фабричные.
Кто не знает по наглядным примерам, что столичные лакеи, кухарки и горничные, говоря вообще, гораздо более обеспечены материально, гораздо больше получают, чем, например, многие дипломованные педагоги, репетиторы, учителя и гувернантки, пробавляющиеся частными уроками?
Из комментариев Анджея Иконникова-Галицкого. -
Со стр. 768 с. 520. Средний заработок петербургского... промышленного рабочего... - Вопреки взращенным советскими школьными учебниками представлениям, жизненный и культурный уровень петербургских рабочих был достаточно высок. Особенно это относится к рабочим таких крупных предприятий, как Путиловский завод, завод Нобеля, “Треугольник” и т. п. Здесь не только были сравнительно высокие заработки; здесь также существовали кассы взаимопомощи, кооперативные магазины, дома с вполне приличным жильем для рабочих; действовали некоторые социальные нормы и гарантии. Рабочие этих заводов (ZT. и железнодорожники) составляли своего рода “рабочую аристократию” среди петербургского и российского фабрично-заводского люда.
Михневич продолжает. - Со стр. 520 Мы думаем, что главной причиной пьянства городского промышленного рабочего класса служат крайняя его неразвитость и некультурность, для сглаживания которых у нас так мало делается в просветительном духе.
Человек - не машина, ему нужна смена впечатлений, отдых после работы, развлечение после дела. У людей интеллигентных имеются для этой цели книги, музеи, театры, танцы, музыка, общественные собрания всякого рода, игры и проч. У простолюдина почти нет ничего этого, но что всего хуже - в нем нет еще ни потребности, ни вкуса к этим вещам, или, во всяком случае, они в нем крайне ограничены, грубы и вполне зачаточны. Ни книг он не читает, ни на “семейно-танцевальные вечера” не ходит, ни театрами и музеями не развлекается - есть ли они на свете, нет ли, ему ни горя ни радости. Он глух и слеп для всего, чем особенно красна и отрадна европейская культура - для наслаждений сокровищами искусства и мысли, прелестями общежития.
И чтобы сделать его гражданином этого духовного мира, чтобы пробудить в нем человеческую душу-живу, у нас ничего не делается, и - это еще на лучший конец, потому что девственная темнота несравненно лучше того бросового, фальшивого “образования”, которого набирается простолюдин в столице, тех грубых, ядовитых суррогатов духовно-эстетической пищи, которые ему предлагают балаганный театр, трактир, танцкласс и кафешантан, рыночная литература и уличная журналистика, с их растлевающими перлами, вроде “Разбойников Чуркиных” и порнографических романов.
.. Большинство столичных рабочих коротают свои досуги в кабаках и трактирах, и в их стенах исчерпывают весь круг своих запросов по части эстетики и общежития, если не считать аналогичных заключительных оргий в трущобных притонах разврата. Кабак и водка потому предпочитаются, что они дешевы и при их посредстве всего проще, скорее и целесообразнее достигается желанное раздражительное забытье, т. е. “пьяная дурость”, по меткому старинному выражению, в чаду которой и заключается для грубой натуры высшее наслаждение.
Со стр. 521 Страсть рабочего к алкоголю и к излишеству в его потреблении объясняется в значительной степени самим бытом ремесленников и фабричных, условиями их труда и жизни. Нужно ведь сказать, что, например, фабричный труд - труд жестокий во всех отношениях. Хуже всего, что он превращает человека в машину и закабаляет его машине.
Потом, вследствие крайнего разделения труда производство фабрикантов не представляет для рабочего никакого интереса, не возбуждает в нем ни ума, ни воображения, а - напротив - отупляет и убивает.
Отсюда - страшное, томительное однообразие и в труде, и во всем жизненном порядке фабричного.
В такой-то час он, по свистку фабрики, встает, принимается за одно и то же постылое дело, не имеющее для него ни смысла, ни пользы; по свистку ест и пьет, по свистку кончает день, в течение которого, часов 12 подряд, он обязан был совершать не покладая рук какую-нибудь несложную автоматическую работу...
Из комментариев Анджея Иконникова-Галицкого. -
с. 522. ...по свистку фабрики... принимается за одно и то же постылое ло... часов 12 подряд... - Рабочий день не был в те времена законодательно ограничен. Лишь впоследствии была установлена норма продолжительности рабочего дня на фабриках - 10,5 часов в сутки при одном обязательном выходном дне в неделю (воскресенье).
Михневич продолжает. - И так без перерыва - целые годы, часто лучшие годы молодости! Удивительно ли, что в здоровом человеке, отбывшем недельный срок без отдыха в роли бессмысленной машины, является жадная потребность новых резких ощущений и какой-нибудь безотлагательной, сильной нервной встряски. Потребность такая вполне естественна, и не вина рабочего, что ему негде и нечем ее удовлетворить, кроме кабака и одуряющего хмельного зелья.
Со стр.522 Да, может быть, и на степени более высокого умственного развития фабричный рабочий все-таки отдавал бы предпочтение, перед всякими “облагораживающими” развлечениями, - трактиру и спиртному отравлению, благодаря именно обесчеловечивающему влиянию всего фабричного режима, ненормальность которого давно уже сознана.
Приглядевшись к этому режиму и к его деморализующему действию на рабочих, видя, как они, по окончании работ на фабрике, в праздничные дни наполняют кабаки и трактиры, напиваются, шатаются и развратничают, граф Л. Н. Толстой, в своей статье “Жизнь в городе”, высказал на этот счет такое скорбно-правдивое замечание: “Я прежде, - говорит он, - видал такие шатанья фабричных и гадливо сторонился от них и чуть не упрекал их; но с тех пор, как я слышу каждый день фабричные свистки (граф разумеет символизируемую этими свистками действительность) и знаю их значение, я удивляюсь только тому, что не все они, мужчины, приходят в то состояние золоторотцев, которыми полна Москва, а женщины - в положение “девки”, промышляющей уличным развратом”.
| ZT. И В.О. Михневич, и Л.Н. Толстой, раздумывая о корнях т.ск. простонародного пьянства, и напрочь, и совершенно забывают о тезисе “всё родом из детства”, и напрочь, и совершенно забывают (и не думают) об антиалкогольных аспектах организации кусков жизни по имени детство… Три категории в отношении куска жизни по имени детство: 1) Обеспечение. Это - жилье, медицинское обеспечение, питание и т.д. 2) Воспитание. И именно-то - макаренковское воспитание. 3) Оснащение. Оно суть по-макаренковски реалистическая подготовка подростков к реальной жизни в их реальном будущем. Сюда, конечно, входит и такая (обязательнейшая !) штука, как образование, то есть, учеба. К оснащению же относится: а) практическое и б) правдиво-реалистическое наделение подопечных: а) бытовой, б) общесоциальной, в) гео-экономической и г) местно-профессиональной и более широкой ОРИЕНТИРОВКОЙ. Есть выражение “Мой стакан мал, но я пью из своего стакана” = “Стакан мал, но это стакан реалистический, а не блефовый и не фанфаронный”. И вот Антон Семенович Макаренко выступал за реальные, а не за блефовые = не за фанфаронские так сказать замахи и претензии и в воспитательном, и в моральном, тогда как замахи в этой сфере пресловутого = раздутого из мухи в слона христианства и изначально и потом всегда были, безусловно, блефовыми = фанфаронскими. В “Воспитательное значение детской литературы” (ЛГ 15.05.1938) в т.7 М.1986 у Макаренко на стр.158 встречаем выражение: “Создание и воспитание цельной человеческой личности”. Не “всесторонне развитой”, а цельной. В этом, в связи с вышесказанном о малом стакане, есть смысл, как есть смысл и в Чеховском (из “Марьи Иванны”) выражении “Человек серьёзный с жизнью серьёзной”. Фридрих Ницше (1844-1900), "Так говорил Заратустра" (1883-4), ч.4 гл. О высшем человеке .. Вы не должны ничего хотеть свыше сил своих: дурная лживость присуща тем, кто хочет свыше сил своих. Особенно когда они хотят великих вещей! Ибо они возбуждают недоверие к великим вещам, эти ловкие фальшивомонетчики, эти комедианты - / - пока наконец они не изолгутся, косые, снаружи окрашенные, изнутри разъедаемые червями, прикрытые великими словами, показными добродетелями, блестящими поддельными делами. ZT. Есть, знаете ли, и выражение (и есть серии): “Жизнь замечательных людей”, и практически под этим подразумевается “Жизнь прославившихся людей”. Но выражение А.П. Чехова не о людях прославившихся, а о людях серьезных с жизнью серьезной - более правильное выражение. Вот один пример. - Если у к/л женщины потенций только стать хорошей домашней хозяйкой, и она вот и стала хорошей домашней хозяйкой, прожила жизнь хорошей домашней хозяйкой, то это по Чехову, да и по Макаренко - человек серьезный с жизнью серьезной. Были и есть сотни тысяч людей, которые не пытались прыгнуть выше своей головы, но которые в пределах своих реальных, а не звездных потенций = в пределах своих реальных, а не звездных способностей осуществляли себя на позитивные 90% (а 100% в социальном вообще ничего не бывает), и тогда буквально об каждом из таковых вот сотен тысяч можно было с правом сказать по А.С. Макаренко: “Это - цельная человеческая личность”, и можно же было с правом сказать по А.П. Чехову: “Это - человек серьёзный с жизнью серьёзной”. Астров в "Дядя Ваня" Чехова т.13 о праздной супружеской паре. - Вы приехали, - все работу забросили, возились с вами, все ритмы нарушились. Вы своей праздностью и их, и меня заразили. И куда бы не ступили вы и ваш муж, вы всюду своим сибаритством внесете разрушение. Я убежден - если бы вы остались, то опустошения произошли бы громадные (с.110). Астров же. - В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Она красива, спору нет, но .. ведь она только ест, спит, гуляет, чарует всех своею красотой - и больше ничего. У нее нет никаких обязанностей, на нее работают другие. А праздная жизнь не может быть чистою (с.83). ЛУРЬЕ С. А. Демокрит 470-380. Тексты. Переводы. Исследования. М., 1970. - Без приобретения привычки трудиться ребенок не сможет .. выработать способность стыдиться: стыд как важная добродетель приходит вместе с трудолюбием... |
Со стр. 523 Кроме указанного влияния фабрично-промышленного порядка, на городского и особенно столичного рабочего действуют также сильно, развращающим образом, многочисленные соблазны - грубые и отталкивающие на более изысканный вкус, но неотразимо пленительные для неизбалованного удобствами и роскошью “сына природы”, выросшего в суровой, неприглядной деревенской обстановке. После курной избы, после житья в тесноте и нечисти, на чердаках или в подвалах, после томительной казенщины фабричной обстановки - трактир, с его “машиной”, наигрывающей веселые мотивы из опереток, с его дешевым комфортом и гостеприимной угодливостью, с его настойками, “селянками” и всякими разносолами, для неприхотливого рабочего - своего рода эльдорадо, рай земной, тем более обольстительный, что в нем он чувствует себя как дома, да и в самом деле ни в какие более опрятные, более благородные увеселительные учреждения для простолюдина нет доступа. Выше и дальше трактира ему идти некуда для приятного препровождения времени.
В Петербурге почти все места для собраний “чистой” публики: клубы, театры (кроме “райка”), увеселительные сады (например, Летний) совершенно недоступны для обывателя в “русском платье”, т. е. для такого обывателя, который носит обличье “мужика”,
а если бы он сунул туда нос, то рисковал бы так же жестоко поплатиться, как поплатился однажды покойный Решетников, вздумавший в “русском” простонародном костюме проникнуть на какой-то публичный концерт.
Со стр. 523 Нигде в Петербурге не сосредоточено такого множества трактиров, кабаков и всяких других гостеприимных притонов, как в тех местностях, где скучивается промышленно-рабочий класс населения. Мы это говорим на основании статистических справок.
Таким образом, рабочий, по окончании трудовой недели выйдя из фабрики или мастерской с заработком в кармане, сразу попадает как бы в заколдованный круг соблазна и искушения.
Каждая встречная на пути его уличная дверь есть не дверь, а - “вход в заведение”, каждое окно сверкает веселыми огнями, сквозь них волною несется забористый грохот “машины”, скрипящее тиликанье гармоники, удалая песня, шум, говор, смех... Словом, тут праздник жизни - положим, фальшивый, искусственный, с тяжелым похмельем, -
но простой человек, измаянный, утомленный и отупевший от фабричной каторги, не станет вдаваться в анализ и разбирать - добро или худо сделает он для себя, окунувшись в этот расставленный на его пути омут, который с такой гостеприимной наглостью хватает его за полы из каждой двери, соблазнительно манит со стен пышно-расписанными вывесками, канальски мигает ему из окон, сладко шепчет из каждой щели о блаженстве разгула и забытья?..
А тут товарищи-собутыльники, зазнобы-“душеньки” или расхожие уличные сирены, обыкновенно во множестве бродящие в таких местностях и усердно, насчет увлекаемых ими рабочих, поддерживающие коммерцию кабаков и трактиров, нередко по заранее слаженному уговору с кабатчиками.
Как тут устоять и не запутаться в этой сети искушений, подзадориваний и огульной взаимной поблажки всей окружающей среды?
Устоять тем труднее, что русский человек вообще податлив, слабохарактерен по натуре и плохо воспитан в нравственных правилах, а русский простолюдин, кроме того, вследствие своей некультурности, очень терпим и снисходителен к “пьяному образу” на людях и не очень стыдится его в самом себе.
Со стр. 524 Напиться “мертвецки” и в таком безобразном состоянии выйти “гулять” на улицу, чертить по ней “мыслете” и, в заключение, лечь костьми где-нибудь под забором, с тем чтобы вытрезвиться в “кутузке” на попечении блюстительного начальства, - перспектива самая обычная и ровно ничего позорного в себе не заключающая в глазах большинства “мужичков”. Погулял человек, выпил лишнее - что за грех!
У молодых парней, только что начинающих запивать, в этом заключается даже особенный “форс”, щегольство, как это не раз случалось нам не без удивления наблюдать. Бывает, что человек совсем уж не в такой мере пьян, чтобы шататься и безобразничать, а между тем плетет ногами в растерзанном виде, орет не своим голосом, задевает прохожих, валится в грязь, и все это для того, чтобы похвастать, как-де добрый молодец урезал хватски, “погулял”, отличился на всю улицу...
Это своего рода хлестаковщина, художественная игра в молодецкую удаль, в “пьяную дурость”, в фанфаронский “кураж” ..
Со стр. 525 Между тем эти-то шатающиеся по улицам в пьяном образе фигуры обыкновенно принимаются, на поверхностный взгляд, за жестоких, закоренелых пропойц, и по ним, по их виду и числу составляется наглядное представление о народном пьянстве, как в качественном, так и в количественном отношениях. Дальше этого не идут наблюдения “сведущих людей”.
В действительности же такая справка лишена всякой основательности, как результат своего рода оптического обмана.
Начать с того, что среди этих шатающихся в зазорном виде гуляк очень редко встречается настоящий, заправский пьянчуга. На это указывает уже самое их состояние - неуменье остановиться на роковой, с ног сшибающей чарке, соблюсти себя и охранить от позора и всех неприятных последствий “бесчувственности” на улице.
Опытный, впившийся пропойца никогда не доходит до таких крайностей, до такого “безумия”. Он постоянно пьян, но - “в препорцию”, он пьет очень много, но - с чувством, толком и расстановкой.
Положительно, такие [ZT. опытные ?] специалисты составляют исключенье среди городского рабочего населения. Да и какой уж из него рабочий, когда он постоянно “мокрый” и изображает из себя какого-то ходячего паралитика? Его никуда не пустят, ни на какую работу, и отовсюду станут гнать.
Таких, совсем уже неисправимых, потерянных пьянчужек в Петербурге много, но только не в производящей промышленно-рабочей среде, а в ее отбросе, комплектующем ряды “неблагонадежного” класса нищих, бродяг, воришек и иных разновидностей трущобной зоологии.
Есть их немало и в культурных, более или менее достаточных слоях, но об этих - после.
Можно сказать определительно, что рабочие и всякий иной деятельный промышленный люд, в массе, только по праздникам и пьют, т. е., точнее, “запивают”, потому что “пить не умеют”, а дорвавшись до хмельного зелья, кончают безмерным опьянением со всеми его безобразными последствиями.
Со стр. 526 Русский простой человек “празднику рад”, и иным путем, кроме бражничества и загула, христианской радости своей проявить не угораздился .. Оттого, чем больше и святее православный праздник, тем больше пьяных на улицах, в трактирах, на “народных гуляньях” - повсюду. В Петербурге есть такие закоулки, где в иной, особенно радостный [христианский] праздник трудно встретить трезвого человека. Все пьяно и, главное, без стеснений и церемоний лезет на глаза, галдит, шумит и дебоширствует, дико бравируя своей хмельной срамотой, от степени искусного сокрытия которой и зависит, в сущности, разница репутации, в данном пункте, высших и низших классов.
От этого же зависит, между прочим, и цифра задерживаемых полицией пьяных. Цифра эта, сравнительно, очень значительная, и образуют ее исключительно простолюдины, притом - не закоренелые пьяницы, а по преимуществу праздничные кутилы. Вот любопытная ведомость за одиннадцатилетие арестованных полицией пьяных и “нарушителей” общественного порядка, который они попирают в большинстве случаев, разумеется, в нетрезвом состоянии [ZT. не привожу].
Со стр. 527 Средним счетом в год подвергалось, значит, аресту за пьянство около 27 000, а за пьянство, сопряженное с буйством, около 6 000 - всего же 33 000 чел. Цифра эта весьма значительна и постыдна для нравственной репутации столицы. Выходит, что за взятый промежуток времени ежегодно один из 20 человек общего числа населения лишался свободы и попадал в “кутузку” за безобразное пьянство. Сколько же еще виновных в таком пьянстве избегало блюстительных рук полиции!
Но вопрос в том - можно ли приведенную цифру принимать за точный указатель развития пьянства в Петербурге? Некоторые моралисты в таком именно смысле и обращаются с нашей статистикой пьянства, но, кажется, мы достаточно доказали здесь, что все подобного рода наблюдения и цифры свидетельствуют не меру действительного пропойства и число действительных пьяниц, а лишь степень неуменья простолюдина пить, не напиваясь до бесчувствия, и своевременно уединяться в неприлично-пьяном виде.
Таким образом, и приведенная здесь цифра арестуемых пьяниц поучительна лишь как указатель крайней некультурности рабочей среды и грубости ее нравов, а отнюдь не размера самого пьянства.
Значительность ее объясняется еще тем обстоятельством, что рабочий привык (да ему иначе и неудобно) напиваться всенародно в трактирах и кабаках, откуда обыкновенно, когда он до последнего гроша пропьется и окончательно захмелеет, его без церемонии выталкивают на улицу, прямо, так сказать, в объятия блюстительных стражей.
.. Мы видели, что в Петербурге, по сведениям полиции, за обозреваемый период задерживалось ежегодно до 6 тысяч лиц, изобличавшихся в нарушении тишины и порядка, и как нужно полагать - в нетрезвом, большею частью, состоянии. Без сомнения, в действительности таких нарушений происходит несравненно больше, так как нетрезвое состояние, по натуре своей вообще, а на Руси в особенности, сопровождается сильным возбуждением в человеке грубых звериных инстинктов.
Русское пьянство - шумное, буйное и драчливое. Русский человек пьет хотя редко, но метко, - так метко, что о нем всегда знает целая улица, и чтобы сладить с ним, нужны сильные меры укрощения. Обыкновенно смирный и кроткий в трезвом состоянии, в подпитии он развертывается и скандалезно импонирует своим буйством требованиям общежития и публичного благочиния, а то, случается, и оказывает сопротивление властям, даже ненароком причиняет им “оскорбление”...
Со стр. 528 .. Поэты называли иногда это качество - русской широкой удалью... Бог им судья!
Криминалисты и моралисты XVII века, может быть, были ближе к правде, заклеймив это свойство русского хмеля “пьяной дуростью”.
Удаль эта или “дурость” очень неизобретательна, но всегда необузданна и жестока в нашем простолюдине. Французы говорят, что “нет такой веселой беседы, которая не расходилась бы”... без ругани и драки - следует добавить в русской редакции этой поговорки.
У нас каждая пирушка, каждая приятельская попойка неизбежно, так сказать, органически кончается ссорой, бранью и потасовкой, в большинстве случаев без всяких логических оснований.
Спросите передравшихся в пьяном виде закадычных приятелей, когда они проспятся, - из-за чего это они растерзали друг друга и изувечили; они ответят наивно-добродушным недоумением: “Нечистый попутал”, или еще лучше: “Да это мы, любя, побаловали малость!”.
Делу дается чаще всего такой смысл, и притом вполне искренно, что - какая это была бы гулянка без драки, без дебоша, без “шабарши”, по техническому термину кабака.
Что подпившие добры-молодцы таким членовредительным образом “балуются” между собою - это еще туда-сюда, но обыкновенно “пьяная дурость” разражается дикой, жестокой, омерзительной грозой на существах слабых, не принимающих участия в загуле, - на женщинах и детях.
Можно утвердительно сказать, что большая часть тех семейных драм, тех свирепых истязаний, а не то и убийств, которые так нередки в простонародном быту и делают такою тяжкою и ужасною судьбу русской простой бабы, - совершаются в чаду спиртных паров.
И без того деспот у себя дома, загулявший буян совершенно сатанеет и, естественно, ни на ком другом нет ему столько простора и искушения “побаловать”, утолить свои расходившиеся звериные инстинкты, как на рабски закрепощенной ему, слабой и беззащитной жене.
Вообще пьянство, как это замечено криминалистами, особенно в некультурной сфере, играет роль одного из существенных стимулов дурной воли и темных инстинктов, разнуздывающихся, под влиянием вина, до насилий и преступлений. Прямых и точных статистических указаний на это не имеется, но нет недостатка в косвенных и наглядных. Известно - как мы говорили выше, - что у нас в низших классах пьют, т. е. пьянствуют преимущественно на праздниках, и чем торжественнее, чем продолжительнее праздник, тем безумнее и ужаснее пьянство. Впрочем, такой вакханальный характер носили народные праздники с незапамятных времен и не у нас одних, если уже библейский Бог устами псалмопевца сказал: “Праздников ваших ненавидит душа моя, и кадило ваше есть мерзость предо мною!” В таком же прямом отношении к праздникам находится и развитее всяческой человеческой “мерзости” - преступлений, насилий, нарушений тишины и благочиния, раздоров, разврата и т. д., а также и физических немощей, увечий и всяких, по полицейскому термину, “несчастных происшествий”. В итоге - чем важнее праздник Господень, тем неукротимее пьянство и, следовательно, тем больше греха и всякой богомерзкой скверны совершается людьми. Это можно принять за аксиому - очень обидную, правда, для человеческой логики и нравственности. Ее хорошо сознавали и чувствовали уже наши мудрые предки, кратко и сильно формулировав в знаменитом “Стоглаве” с такой выразительностью: “Праздньство бо и пианство всему злу начало есть и погубление...”
В Петербурге указанное значение праздников - наглядное, само по себе, для всякого очевидца - выражается прежде всего на числе арестов. Так, например, в 1869 г. maximum ежедневных арестов доходил до 1030 чел., “большую часть которых, по словам полицейского отчета, составляли пьяные. За весь же этот год всех пьяных было задержано 34 622, что в среднем годичном расчете составляло менее 100 чел. в день, следовательно, с лишком в десять раз менее вышеприведенного maximum'a арестов, приходившегося, без всякого сомнения, на праздничные дни.
На основании сделанной выкладки (к сожалению, за другие годы полицейские отчеты не дают этих подробностей), можно принять за приблизительную норму, что во время больших праздников в Петербурге задерживается за пьянство 1 из 660 жителей ежедневно, тогда как в будни всего - 1 из 8 700 жителей. Разница достаточно внушительная без комментариев!
Вероятно, в такой же пропорции праздничное время относится к будничному и по числу проступков и преступлений. Во всяком случае следует предположить, что из всех побуждений в преступлениях против благочиния и отчасти против личности нетрезвое состояние должно занимать первенствующее место. И поэтому-то на больших праздниках, когда так много пьяных и когда пьянство доходит до такого исступления, полиция едва успевает справляться со всенародными буянами, скандалистами, драчунами и прямыми преступниками. Довольно пробежать публикуемый в полицейской газете “дневник происшествий” за эти дни, постоянно из года в год поражающий чрезмерным обилием всякого рода безобразий, несчастий и преступных деяний.
Очень назидательные имеются указания на растлевающее действие пьянства вообще и праздничного в особенности по одной деликатной стороне петербургской нравственности. Статистическим путем дознано, что в средней годичной пропорции самый больший процент внебрачных зачатий приходится на время праздничных вакханалий. “Влияние праздников, - говорится в трудах центрального статистического комитета, - так велико (в данном отношении), что выдвигает количеством незаконнорожденных такие месяцы, которые для всех вообще рождений стоят на самом заднем плане”. Комитет разумеет наши большие годовые праздники - Рождество Христово и Пасху. По его вычислению оказывается, что самый больший процент внебрачных зачатий выпадает на месяцы: январь (9,5), апрель (9,2), май (8,5), и т. д. Менее всего грехопадений и прелюбодеяний происходит в летние и осенние месяцы, когда больших праздников не бывает и, следовательно, не бывает слишком большого повального пьянства.
Степень деморализующего влияния праздничного пьянства и разгула, в данном отношении, может быть обозначена еще кое-какими небезынтересными цифрами. У нас имеется статистика врачебно-полицейских освидетельствований падших женщин (т. е. профессиональных проституток) за три года (1869-1871 гг.). И здесь оказывается, что самая большая масса освидетельствований и - в то же время - заболеваний “секретной” болезнью выпадает на месяцы, в которые бывают большие праздники. По среднему расчету за трехлетие, таких освидетельствований происходило ежегодно до 125 000, и из этой цифры на праздничный сезон (с конца декабря по апрель) выпадало более одной трети, а равномерно был высок за эти месяцы и процент заболеваний. Отношение это ясно указывает, что во время праздничного разгула сильно увеличивается число падших женщин, промышляющих своим телом, соответственно, разумеется, оживлению спроса на этот “товар” и вообще на разврат.
Влияние пьянства на заболевание и на смертность опять-таки всего нагляднее выражается у нас на праздниках. Замечено, что ни в какое другое время не бывает столько скоропостижных смертей, как именно в дни, посвященные праздничному ликованию. Мрут люди совершенно неожиданно и отнюдь не драматично в большинстве случаев. Смерть застигает их на улице, в публичных местах, в трактире, в гостях, нередко в самый патетический момент угощения и возлияния. Чаще всего это - классический “неизвестный мужчина” более или менее неприличного вида, о котором жизнеописатель только и может сказать: - жил-был человек, взял да и умер... вечная ему память! Мрут скоропостижно те, что “смертно пьют”, по старинному выражению, т. е. опившиеся. Высчитано, что в России ежегодно до смерти опиваются около 2 000 чел. или, приблизительно, 1 на 40 000 чел. В Петербурге же, в частности, по вычислению известного д-ра Гюбнера, ежегодно умирало, за обозреваемый нами период, скоропостижно от пьянства более 170 чел. (до 140 мужчин и 30 женщин), что на 670 000 жителей составляло несравненно более грозную и скандалезную пропорцию, а именно: 1 случай на 3 300 жителей, приблизительно!
Тот же исследователь высчитал, что в Петербурге бывало ежегодно 6 436 случаев заболевания от “отравления спиртом”.
В одних столичных больницах лечится ежегодно до 2500 алкоголиков, из коих умирает 2,3%.
Как ни велики, однако, приведенные цифры смертельных “опитий” и случаев алкоголизма в Петербурге, - они только указывают на свирепость пьянства периодического, именно праздничного, а не на его хроничность и тягучесть, если можно так выразиться.
Это подтверждает отчасти распределение алкоголиков по сезонам. Так, оказывается, что maximum их приходится на весну, когда бывает Пасха, а иногда и масленница. Подобное же отношение замечается и в распределении внезапных смертей от пьянства. Например, с марта по июнь опивалось до 55 чел., а с июля по сентябрь около 35.
Следовало бы еще остановиться на влиянии - весьма ощутительном - пьянства на статистику сумасшествий и самоубийств, но об этом мы будем иметь случай говорить в особом этюде, посвященном специально данной области общественной патологии.
Рассмотрели мы здесь посильно общую картину пьянства и, в частности, “народное” пьянство петербургского плебея; в следующей главе мы познакомим читателей с пьянством культурным, с разгулом представителей классов более просвещенных, более изысканных.
Со стр. 532 ЖЕРТВЫ ВАКХУ В КУЛЬТУРНОЙ СРЕДЕ.
Общение с “Ивашкой Хмельницким”, по юмористическому термину его великого поклонника и великого человека - Петра, имеет свою историю на Руси, и очень любопытную, которая, к сожалению, до сих пор не написана .. В эпоху ближе к Пушкину и самим им пьянство прямо-таки воспевалось .. первоклассными поэтами.
Пьянство имеет у нас блестящую литературу; из всего того, что было писано в похвалу ему, в честь Вакха и для поэтического изображения его непринужденного веселого культа, можно бы составить целую библиотеку.
У нас были поэты, и очень талантливые (например, Давыдов), которые почти исключительно посвящали свои лиры удовольствиям выпивки, служили призванными специальными певцами “рома и арака”, а то и родного “сиволдая”, которому даже изысканный князь Вяземский с несравненным патриотическим чувством пел славу ..
Со стр.536 .. Мы, впрочем, не имеем намерения предлагать здесь историю питейной словесности, а желали только указать на происшедшую коренную перемену в литературных и общественных воззрениях на данный сюжет. Теперь уже ни одному, самому неукротимому анакреонтическому лирику не придет в голову воспевать с такой наивной искренностью вино и его радости,
да он и не нашел бы читателей или был бы всеми осмеян.
Теперь ни одной развеселой компании гуляк не взбредет на мысль гласно учреждать правильно организованное “общество мочемордия”, какое процветало у нас на юге среди помещиков в 50-х годах и сделалось исторически-достопамятным.
Художественный культ пьянства и его поэзия окончательно исчезли, и если не исчезли сами поклонники Вакха, то уже не выставляются со своими жертвоприношениями, не бравируют пьяной удалью и разгулом, а подвизаются больше келейно, застенчиво, при закрытых дверях.
Со стр. 537 Нельзя не упомянуть, однако, что между вышеуказанным периодом эпического, так сказать, пьянства и современной нам трезвенностью, хотя бы только в принципе, был очень характеристический промежуток пьянства свирепого, цинического и бесшабашного во имя “гражданской скорби”. Это пьянство, исповедывавшееся главным образом среди пишущей братии и интеллигентной молодежи, вспыхнуло во второй половине 1850-х годов и сопровождало медовые дни российского прогресса - стремительного с первых своих ребяческих прыжков, всеобъемлющего и самоуверенного, но также быстро растерявшегося и окислившегося в разочаровании и дешевой фразистой скорби.
Унаследованная от предшествовавших поколений слабость к хмельному зелью .. [ZT. нет, это унаследуется не от предшествовавших поколений, а из детства и отрочества] .. Унаследованная от предшествовавших поколений слабость к хмельному зелью в эти дни стала маскироваться гримасой горделивого протеста. Пили как бы назло и существующему порядку вещей, тормозящему прогресс, и обществу, погрязшему в апатии и пороках; пили от мировой тоски и разъедающего скептицизма, пили из демократизма и от стремления уйти в народ или, точнее сказать, утонуть вместе с ним в сивухе; пили, наконец, потому, что “среда заела”, по одному из тогдашних любимых словечек.
Со стр. 537 Пьянство - нужно сказать - было принципиальное и энциклопедическое, и в самом деле сходило в глазах многих за какое-то подвижничество, за героическое выражение протестующего “направления” и самоотверженной агонии сознательно спивающихся насмерть благородных, глубоко чувствующих даровитых сил, которым нет ни простора, ни почвы для творческой деятельности...
Очень уж наивные были времена!
Действительно, многие талантливые люди пропили тогда свои дарования, свои силы и самую жизнь или, как сказал поэт, “не расцвев, отцвели в утре пасмурных дней”,
но еще большее число принципиальных с виду гуляк, с течением времени, когда напущенный ими на себя яркий тон гражданской скорби повылинял, очень скоро вытрезвились и превратились в исправных, усердных карьеристов-дельцов.
Только немногие слабохарактерные и беззаботные, но с крепкими желудками, “жертвы заедающей среды” приобрели такую основательную привычку к загулу и спирту, что чуть не до наших дней остались неисправимыми пьяницами, даже едва не составили себе этим всероссийскую славу, часто затмевающую их славу литературную,
но уж этих последних могикан пьянства “с направлением” никто нынче не считает мучениками идеи, вдохновляемыми якобы к опоражниванию стаканов “музою мести и печали”.
Бесспорно, впрочем, что в нашей общественной жизни было и есть немало таких тяжелых гнетущих условий, которые, при исследовании интеллигентного пьянства, должны быть приняты как смягчающие вину обстоятельства. Люди впечатлительные из образованного класса, воспитавшись в известных идеалах и принципах теоретического свойства, при столкновении с родной действительностью не могут не почувствовать с болью, как далека она от предъявляемых ей требований высшего порядка, как малочисленны и малосильны они сами, мечтатели-идеалисты, для того чтобы переиначить ее по-своему!
Возникает естественное недовольство и собой, и окружающей действительностью, опускаются руки, душу охватывает отчаяние, из которого бывают разные более или менее драматические исходы - у русских же людей всего чаще загул, переходящий нередко в систематический запой.
Потом, нужно же сознаться, что, при крайней разрозненности у нас общества и весьма слабом развитии общественной жизни, людям интеллигентным, с деятельными и энергическими натурами, с не совсем пошлыми на этот счет требованиями и со вкусом, часто действительно некуда деваться, негде, как говорится, отвести душу от вялой бесцветной прозы наших дел и занятий, наших мелочных взаимных отношений и всяческих дрязг.
Наши общественные развлечения и увеселения рутинны по содержанию, малоинтересны и служат как бы для того только, чтобы скучающая публика имела возможность коллективно делить свою скуку и в том находить некоторую отраду, так как “на людях и смерть красна” - кольми паче скука.
Того, что французы называют “салоном”, как средоточие образованных людей известной среды, известных партий и профессий, для живого обмена политических, ученых и художественно-литературных интересов в непринужденной веселой беседе, скрашенной чарующим участием изящных, интеллигентных женщин, у нас нет почти и в зародыше, а если и является что-нибудь в этом роде, то как вымученное искусственное подражание, разрешающееся жалкой карикатурой.
Со стр. 539 Говоря вообще, плохо мы воспитаны и довольно равнодушны к высшим гуманитарным интересам, чтобы уметь составлять такие аттические собеседования.
В сфере идей и высших вопросов науки, искусства и политики мы большею частью только дилетантствуем, увлекаемся ими поверхностно и то - порывами, пароксизмами.
На модные идеи и преходящие духовные интересы у нас такой же бывает запой, как и на вино.
Горячая минута увлечения проходит, желанные и, казалось, вот-вот имевшие осуществиться по щучьему веленью, по нашему хотенью, славны бубны, как были за горами, так там и остались.
Разочарование, апатия и лень вступают в свои права и гонят наших Чайльд-Гарольдов в “хмельные собрания”, за карточные столы, в кафешантаны и иные притоны более или менее художественного разврата.
Обозреваемый сюжет вообще мало исследован и трудно подчиняется точному изучению, но на основании некоторых наблюдений следует предположить, что та или другая степень распространенности пьянства и самые его формы находятся в тесной зависимости от различных благоприятных или несчастливых изменений в условиях, складе и темпераменте общественной жизни.
Есть времена no-преимуществу пьяные и - наоборот - бывают времена, отличающиеся господством трезвости.
Вероятно, первые совпадают с эпохами общественного застоя и умственной косности, тогда как вторым должны соответствовать периоды оживления общественных сил и - отсюда - естественного, без помощи наркотиков, возбуждения нервной системы в деятельной массе современников.
Так, по крайней мере, выходит это по теории.
Духовная организация человека нуждается в периодических возбуждениях, в повышении, так сказать, интеллектуального пульса, и такие минуты обыкновенно наиболее жизненны, наиболее патетичны. Если же это так, если затем наступает такая вялая серенькая пора общей апатии, “умеренности и аккуратности”, что люди бродят, как сонные мухи, то натурально наиболее энергичные из них станут искать искусственной эмоции для своих нервов тем или иным способом. Самый же верный, самый пластический и наиболее приятный для этого способ - пьянство, которое к тому же нигде и никогда не заподозривалось в революционерстве.
Говоря о пьянстве культурном, необходимо различать, однако, сословия и профессии. Существует довольно приметное различие в поводах к злоупотреблению вином и в самой манере питья между разными общественными слоями. Купец пьянствует, например, совсем не так, как чиновник, а сей последний, в свою очередь, существенно разнится в этом пункте от артиста, и т. д.
Потом, существуют различные виды пьянства в отношении физиологическом. Не всякий кутила - пьяница и не всякий пьяница - кутила. Кутят иногда люди воздержные на вино в обыденной жизни.
Пьянство затяжное, методическое встречается среди людей привилегированных классов чаще, чем можно было бы предполагать, но такие пропойцы - обыкновенно превосходные актеры и мастерски умеют скрывать свою слабость.
Особенно искусны в этой игре люди служилые, например, чиновники, воспитанные в субординации и обязанные в известное время быть в своих присутственных местах и выполнять, хотя бы для прилику, нехитрый ритуал служебной ревности.
Сильно и подолгу запивают также купцы от праздной, бездельной и до отвалу сытой жизни, но уж эти своего “ндрава” не стесняют.
Со стр. 540 Вообще следует различать два коренных вида злоупотребления спиртными напитками: один, как увлечение, как шалость темперамента и часто как результат слабохарактерности и беспорядочности; другой - как органический порок и, в нередких случаях, прямо как болезнь психиатрического порядка.
Здесь, конечно, не место вдаваться в патологический анализ пьянства, но необходимо помнить его существенные, с этой точки зрения, категории.
Это различие часто забывается и, при господствующем в нашем обществе легком, снисходительном взгляде на пьянство, нередки случаи, что форменные закоренелые алкоголисты, положительно нуждающиеся в опеке и в систематическом лечении, люди с помраченным рассудком и парализованной волею, остаются по целым годам на своих, иногда очень видных, ответственных служебных местах и полными хозяевами судьбы своей и своих семейств. Из-за этого происходят иногда вопиющие последствия, гибельные и для самих больных, предоставленных собственному произволу, и для зависящих от них личностей и интересов.
Русское национальное правило: “пей, да дело разумей!” - понимается и толкуется в нередких случаях очень поверхностно и растяжимо. Если человек держится на ногах, в положенный срок исполняет механику своей службы или иного занятия, соблюдает внешний чин своего общественного и семейного положения, не выходит вообще из границ наружной добропорядочности, обусловленной требованиями полицейского благочиния и светского приличия, то, хотя бы в его бытии не оставалось ни одной минуты трезвого состояния, - никто и ниоткуда не возбудит вопроса о степени правоспособности пропойцы, о существе его “разумения” - достаточно ли оно ясно и толково .. Бывает часто, что даже явно обезумевшие алкоголисты, совершающие и у себя дома, и в публике, и на поприще своей общественной деятельности пьяные нелепости, безобразия и насилия, пользуются снисходительной со всех сторон терпимостью в обладании своей властью, своими правами и преимуществами, иногда очень широкими.
Недавно был скандалезный случай, что одно начальственное лицо, да еще в наиболее дисциплинированной и ответственной сфере, целые полгода оставалось на своем посту по управлению довольно важной и значительной частью, находясь явно в белогорячечном состоянии... Целые полгода ..
.. Обыкновенно чем выше по положению алкоголист, чем шире его власть, средства и всякие прерогативы, а следственно, и гражданская ответственность, - тем беспрепятственнее он может изводить себя, отравляться, портить жизнь себе и другим и причинять всяческий вред тому общественному делу, которое он обязан “разуметь”.
Странное противоречие, вытекающее из того, что алкоголизм у нас еще очень редко рассматривается как одна из наиболее острых форм психического расстройства, как болезнь и как несомненный вид самоубийства!
Само законодательство наше, кратко и решительно воспрещающее пьянство “всем и каждому” и предписывающее целый свод полицейско-карательных и исправительных мероприятий против пьяниц, предусматривает в нем лишь нравственный порок, происходящий от правоспособной дурной воли, но почти совершенно упускает из виду указанную здесь форму злоупотребления спиртом, которая есть чистая болезнь и вызывает необходимость воздействия органов “общественного призрения”.
Это произошло оттого, что такая классификация пьянства констатирована и утверждена психиатрией сравнительно недавно, да и в настоящее время еще не окончательно формулирована.
Во многих случаях очень трудно определить, где в том или другом запивающем индивидууме кончается обыкновенный преднамеренный кутила и начинается не поддающийся моральному и полицейскому исправлению алкоголист-больной?
Со стр. 542 Отсюда, пожалуй, в высшей степени щекотливо и затруднительно было бы слишком попечительное и ревностное применение человеколюбивого “общественного призрения” к каждому обывателю, заподозренному в недуге алкоголизма.
У нас и без того с избытком довольно всяческой опеки над личностью.
Правда, наши врачебно-полицейские органы изымают и лечат ежегодно несколько тысяч алкоголистов, но исключительно почти из среды сермяжного люда и городского плебса, с которыми у нас вообще мало церемонятся.
Тем не менее многочисленные, всем известные факты из повседневной жизни указывают на то, что пьянство как болезнь или как порок имеет во всех слоях общества значительное распространение и причиняет пропасть вреда в экономии современного социального строя.
Вы часто слышите, например, что жил-был такой-то артист, писатель, ученый, общественный деятель, даровитый, много обещавший, но не сделал ничего или сделал очень мало, потому что “спился”, опустился, сошел с ума, умер в расцвете лет...
Сколько таких, и кто их не знает?!
Слышите про блестящих представителей аристократии, ставших закоренелыми пьянчугами, пропившими и размотавшими свою карьеру, положение, состояние - а случается - и всякий стыд, всякое чувство собственного достоинства.
Еще больше слышите вы скандалезных сказаний про именитое купечество, про свирепые загулы, сопровождаемые проявлениями самодурства, степенных Титов Титычей и про безобразные, скандалезные оргии их сынков, таких смиренных и постных на глазах у “тятенек”.
Нет такого сословия, нет такой среды, которые были бы вполне безупречны в этом пункте и не выделяли бы из себя более или менее значительного числа индивидуумов, предающихся необузданному пьянству.
Со стр. 543 Известны случаи, и весьма нередкие, что люди культурные, из порядочного общества, спиваются до потери “нити жизни”, как говорит Островский, ниспускаются до кабацкого бражничества, до плачевнейшего падения, и перестают даже стыдиться его, стараться выйти из захлебнувшего их омута.
Раз, при облаве на ночлежников в Вяземской трущобе, в числе бродячих подонков столичного плебса был уловлен пьяный, грязный оборвыш, который, по справке, оказался магистром университета, человеком с научным образованием, готовившимся вступить на кафедру и, вследствие своей губительной страсти, кончившим свою карьеру в трущобных кабаках.
Нам лично известен другой несчастливец, тоже человек с большим образованием и университетским дипломом, превосходно знающий несколько языков, человек неглупый и порядочный, который нигде и ни к чему не может пристроиться из-за своих неукротимых “запоев”. Этим запоям он предается время от времени по нескольку месяцев подряд, и каждый раз компрометирует себя, теряет место и заработок, пропивается чуть не догола, прячась от знакомых и таскаясь по самым неряшливым притонам.
Несколько лет тому назад в Петербурге можно было видеть в танцклассах и на подмостках самого низкого сорта кафешантанов породистого молодого князя, прямого Рюриковича, в амплуа наемного кривляки-канканера, подвизавшегося из-за “разовых” в несколько гривен, которые он тут же и пропивал в компании трактирных забулдыг.
Другой, не столь “захудалый” князь, тоже с громкой фамилией, отставной полковник гвардии, дошел до такого непотребства в поведении, что родные вынуждены были приставить к нему особых дядек, которые всюду его сопровождали, воздерживали от лишних рюмок, унимали, когда он начинал куролесить, а когда окончательно пьянел - бережно подбирали его тело и увозили. Этот сиятельный пропойца был хорошо известен в некоторых увеселительных заведениях дурного тона, где всего охотнее водил компанию с акробатами, цыганами, наездницами цирка и т. п. артистами.
Особенно часты и скандалезны примеры такого глубокого падения и разорения в среде купечества. Не очень давно по гостиному двору в известные дни бродил за милостынею, выклянчивая ее у знакомых лавочников, нестарый еще, но изможденный, поношенный субъект в нищенских лохмотьях. Он рекомендовался “потомственным почетным гражданином”, каковым был на самом деле, и рассказывал очень охотно о своем прежнем богатстве, о торговых обширных оборотах, со вздохом жалуясь на несчастье и на людскую злобу, из-за которых-де все потерял и впал в оскудение... Его обрюзглая физиономия, трясущиеся руки и запах вина - симптомы застарелого алкоголизма - говорили гораздо красноречивее слезливых росказней о действительной причине падения “потомственного почетного гражданина”.
А вот один молодой, симпатичной наружности, сын статского советника, получивший дворянское воспитание и принадлежавший к порядочному обществу, умудрился однажды пропить самого себя, то есть буквально пропить, таким вот неправдоподобным образом. Приехал он в Петербург из родительского дома - где его содержали в благочестии и строгой субординации - составлять себе карьеру, и остановился у родной сестры, бывшей замужем, женщины достаточной и порядочной. Как-то, в одно прекрасное утро, молодой человек вышел погулять, полюбоваться столицей, и пропал без вести. Пропадал он, к великому горю сестры, целую неделю, и когда возвратился наконец, приведенный какою-то подозрительною личностью, почтенная дама едва могла узнать его. Ушел он от нее приличным, благообразным юношей в дорогой ильковой шубе, в новом, с иголочки, сюртуке - словом, щеголем во всех статьях, а вернулся в грязных лохмотьях, истомленный, растерзанный и с явными признаками долгого беспросыпного пьянства.
Рассказал он о своих похождениях почти баснословную историю, которая, однако же, оказалась потом на суде вполне достоверной.
Молодой человек, наклонный к выпивке и, вероятно, под ее влиянием, сошелся в Пассаже с каким-то незнакомцем, который увел его в ресторан, где они играли на бильярде и пили. Денег у юноши при себе было немного, и он скоро их спустил, а между тем хмель вошел в свои права и требовал новых жертвоприношений.
Обязательный незнакомец приятельски предложил помочь. Он предложил поменяться верхним платьем, с тем что он даст от себя прибавку. Опьяневший молодой человек согласился: незнакомец снял с него дорогую шубу, напялил свое плохое ватное пальто, дал рубль прибавки и, не ожидая, когда жертва грабежа опомнится, скрылся.
С помутившеюся головою и плохо зная город, юноша стал без цели бродить по улицам, очутился на Сенной площади и попал в новую переделку к другим обязательным незнакомцам.
Попал он на этот раз в трущобу, в компанию отчаянных проходимцев. Компания начала его угощать и сама угощаться на его счет. Шло непробудное пьянство дешевой сивухой в течение нескольких дней, пока вся до нитки одежда молодого человека, замененная грязной ветошью, не была пропита.
Все это время он не разлучался со своими случайными приятелями, ходил с ними по кабакам и трактирам, а опьянев, отдыхал в их квартире.
Очевидно, юноша принадлежал к категории тех пьяниц, которые, с первого же охмеления, теряют и волю и рассудок до полного самозабвения.
Он не только потерял сознание, где он и что с ним делается, не только не пытался отрезвиться, опомниться и выбраться из поглотившей его клоаки, но дошел наконец до такого отупения и безрассудства, что позволил вести себя продавать... продавать в рекруты!
Эта остроумная идея возникла в среде компании, когда молодой человек был уже окончательно ею обобран и она убедилась, что с ним, пока он не вытрезвится, можно делать что угодно.
Сначала юноша упирался, но потом, в желании добыть денег на продолжение пьянства, согласился на продажу себя в солдаты.
И вот началась очень странная, возмутительная интермедия, удостоверившая существование в столице открытой, правильно организованной торговли людьми, как “товаром”, со всеми рыночными приемами барышнической мены.
Оказалась целая стая специально промышляющих этим товаром гуртовщиков, перекупщиков, барышников, комиссионеров и проч.
Обнаружилось существование особой биржи или, точнее сказать, “скотопригонной площадки”, на которой, в роли продажного скота и путем совершенно скотопромышленного торга, приводилась, оценивалась, сбывалась, перекупалась с рук на руки, оптом и враздробь, всякого сорта забулдыжная молодежь.
К вящему скандалу, эта “скотопригонная площадка” имела место у стен казенной палаты, прямо перед ее дверями, на улице, и вся ее безобразная торговля, напоминающая блаженной памяти американские рабовладельческие рынки, происходила открыто, среди белого дня, без всяких масок и церемоний, на глазах у всего города.
Дело происходило в конце 1860-х гг., до введения общей воинской повинности, вероятно, упразднившей этот безобразный торг.
На эту-то ярмарку компания и привела спившегося с круга молодого человека и стала его формально продавать.
Как раз в это время производился рекрутский набор. Тотчас же явились покупатели-барышники, торгующие рекрутами. Не справляясь даже о том, кто он такой и согласен ли продаться, один за одним начали осматривать его по всем статьям - годен ли, таскать по трактирам, прицениваться и торговаться с продавцами. Одни браковали, другие находили годным, столковывались и давали даже задатки.
- Они страстно хотели продать меня, - показал потом молодой человек в суде на своих трущобных приятелей: - водили меня по всем вертепам, сбивали называться кантонистом, напаивали меня допьяна, чтобы пьяного спустить, добыли даже где-то паспорт, сводили с барышниками, и если бы я не казался слишком молодым да хоть немножко оплошал - быть бы мне рекрутом в гарнизоне!
Несмотря на то, что молодой человек, по его уверению, ухищрялся не оплошать, тем не менее он беспрекословно, в течение четырех дней, позволял проделывать над собой всю процедуру закабаления и продажи. Только когда приятели убедились, что сбыть его не удастся, они отпустили его к сестре, и то под тем предлогом, что он достанет у нее денег на новые кутежи.
В свое время процесс об этом странном приключении, происшедшем по причине пьянства, наделал порядочного шуму.
Со стр. 547 Вообще, нашему суду приходится весьма нередко судить и карать, если не самое пьянство, то разные, обязанные ему своим происхождением законопреступные деяния. Чаще всего изобличаются невоздержанные на вино граждане в буйстве, в нарушении общественной тишины и благочиния, а то и в более тяжких криминалах. Таких дел множество, и, конечно, только незначительная их часть доходит до ведения суровой Фемиды. Например, факты буйства, домашнего насилия над членами семейств, совершаемые их главами в пьяном виде, доходят до суда очень редко, хотя они весьма обыкновенны в малоразвитых слоях общества - в купечестве особенно. Впрочем, на этой почве пьянство разрешается многими деморализующими семейный быт последствиями, которые редко пресекаются органами общественной совести, да они и бессильны были бы во многих случаях восстановлять разрушенный спьяна семейный очаг или избавить детей от пьяного гнета и дурного примера запивающего отца. Между тем в этой области порок пьянства является наиболее противообщественным, разрушительным, и наносит делу нравственности самый чувствительный вред. Ничему другому, как пьянству, обязаны своим происхождением многочисленные, каждому из нас известные примеры супружеских раздоров и разрывов, дурного воспитания, заброса и деморализации детей, домашней анархии, разорения и того семейного ада во взаимных отношениях, который - стоя сам по себе раздирательной драмы - приводит иногда священный матримониальный союз к кровавым и иным криминальным развязкам, о чем говорилось нами в своем месте.
Пьянство, в большинстве случаев, порок коллегиальный, точнее сказать - стадный. Хотя нередки любители одиночного и даже тайного питья до “положения риз”, но гораздо большее число склонных к вину людей любят совершать возлияние Бахусу в компании, в беседе, и вне их никогда не напиваются, а то и в рот хмельного не берут. В этом деле решительную, предательскую роль играет, поощряемая соблазнительным примером и круговой порукой, стадная и заразительная способность подражания.
Но действие хмеля бывает разное: одних он разнеживает, веселит и умиляет до “телячьего восторга”, других повергает в слезливую грусть и меланхолию, а большинство распаляет духом строптивости и буйства.
Оттого в нашем общежитии, вспрыскиваемом увеселительной влагой, так заурядны под пьяную руку размолвки, ссоры и даже, случается, кулачные побоища.
В этом отношении небезупречны и люди так называемого “порядочного” общества. Довольно вспомнить, что большая часть дуэлей между представителями “золотой молодежи” возникает из-за щекотливых столкновений спьяна, во пиру и беседе.
Фешенебельные молодые люди под хмельком бывают необузданны и грубы, как простые мастеровые. На нашей памяти произошло несколько дуэлей с трагическим финалом, совершенно неожиданно для самих противников, из-за того лишь, что они, связанные дотоле тесной дружбой, во время пирушек в пьяном виде слегка повздорили и весьма непринужденно обошлись с физиономиями друг друга: один, например, обсыпал приятеля солью, другой смазал товарищескую физиономию жидкой икрой или селедкой, те поменялись маленьким душем из стаканов с вином, а эти - натуральными пощечинами, и т. д.
Еще чаще и зауряднее происходящие по той же причине дебоши, свалки, иногда с кровопролитием и убийством, при встречах кутящих компаний в разных распивочных заведениях и увеселительных местах.
Еще не очень давно один блистательный сын Марса судился за то, что, находясь с товарищами в одном загородном ресторане, где они кутили, смертельно ранил саблей пьяного купеческого сына, который там же кутил со своей компанией. Тут вышла целая баталия, ни с того ни с сего, между обеими компаниями, и дело кончилось убийством.
Подобных столкновений, только без такого трагического исхода, происходит множество в разных увеселительных “кабачках” и “Ташкентах”, причем, разумеется, и победители, и побежденные, по вытрезвлении, не спешат разглашать о произведенном ими скандале, который и остается чаще всего шитым да крытым.
Со стр. 549 Возмутительнее всего очень нередкие факты оскорбления женщин со стороны озверевших кутил. Эротически возбужденные винными парами, они сплошь и рядом пристают, не разбирая, к встречным незнакомым женщинам на улицах и в публичных местах с грязными предложениями и, получив отказ и отпор, продолжают настойчиво их преследовать, осыпая ругательствами, а не то прибегая и к насилию. Из этого выходят иногда настоящие побоища, если у оскорбленных пьяными нахалами дам окажутся под рукою энергические защитники. В дело вмешивается полиция, и обыкновенно оно кончается у мирового судьи. В практике мирового суда таких дел бывает немало, причем в роли подсудимых фигурируют здесь нередко люди, получившие образование. Некоторые из этого сорта “шалостей”, как снисходительно назывались они в доброе старое время, носят иногда совершенно разбойничий характер первобытного “умыкания”. За обозреваемый нами период был однажды такой случай.
Во время масленицы к одной замужней молодой и красивой купчихе, в отсутствие мужа, явился от его имени посланец звать ехать куда-то в гости в знакомый дом, где муж будто бы ждет ее. Не подозревая обмана, молодая женщина собралась и дала себя увезти. На пути подкатила лихая тройка с пьяной компанией; компания силой посадила к себе хорошенькую купчиху и, с гиканьем и песнями, ускакала с драгоценной добычей под покровом густых сумерек зимнего вечера. Что было дальше, куда была увезена молодая женщина и как обращались с нею разгулявшиеся добры-молодцы - неизвестно, хотя не трудно догадаться.
Уже на рассвете опозоренная жертва пьяного “умыкания” была подобрана каким-то случайным сострадательным проезжим на поле, за заставой, по пути в один из загородных притонов для ночных вакханалий. Негодяи, осатаневшие от вина, имели бесчеловечность, для довершения своей “шалости”, выбросить несчастную среди пустынной дороги в снег, суровою зимнею ночью, может быть, в расчете, что она зазябнет до смерти и не изобличит их гнусного насилия над собою.
Бывает, впрочем, что представительницы прекрасного пола добровольно и с полным удовольствием принимают участие в холостяцких оргиях, соперничая с мужчинами по осушению бокалов и разгулу. Это в особенности нужно сказать о милых, но погибших созданиях, которые в большинстве пьют, как заправские пьяницы.
Вообще, прекрасный пол далеко не безупречен в этом пункте. Выпивающие и даже “запивающие” дамы встречаются во всех слоях общества и, несомненно, нынче таких гораздо больше, чем их было прежде, до провозглашения “женской эмансипации”. Это вполне естественно. Эмансипация, выразившаяся, между прочим, в протесте против прежнего теплично-салонного затворничества и обособления женщины от режима мужской непринужденной жизни, началась с внешнего уравнения прав и положений обоих полов. Эмансипированные женщины, отбрасывая с презрением дамскую жантильность и церемонность, стали усваивать мужские манеры и привычки, мужские занятия, добродетели и пороки. В этом были преувеличение и крайность, неизбежные в медовые дни каждого освободительного и прогрессивного движения.
Но то, что у дельных характеров было преходящим увлечением, данью горячей минуте, и, как внешний ненужный мундир эмансипации, сброшено вскоре для истинных целей завоевания женской самостоятельности, - то для Кукшиных и иных разновидностей дюжинного женского типа стало сущностью, руководством.
Во всяком случае, однако, женщин-пьяниц несравненно меньше, чем пьяниц-мужчин, вероятно, по той причине, что женский организм деликатнее и труднее выносит сильные возбудительные снадобья.
Вообще, пьянство - не женский порок. Даже те жалкие создания, которые, служа жертвами общественного темперамента, участвуют в оргиях кутящих мужчин, пьют и напиваются вместе с ними, делают это не столько по охоте, сколько за неволю, по ремеслу. Этого требуют от них и их поклонники, и их хозяева либо пособники.
Падшие женщины положительно оживляют и поддерживают виноторговлю самым деятельным образом и - это одна из их миссий, одна из непременных обязанностей по отношению к их антрепренерам-содержателям.
Тут формальная сделка насчет кармана гостя и поклонника. Каждый быстролетный роман с этими продажными красавицами начинается требованием угощения и вина, а чтобы торговля шла бойчее, необходимо им самим помогать гостю поскорее осушать бутылки, пить и пить, хотя бы с отвращением.
Это уж выходит не гульба, не веселье, а своего рода каторжная работа, и многие из этих несчастных женщин спиваются таким путем без всякого внутреннего позыва к вину и хмелю.