Мой былой ЖЖ ztnen заморожен (удален).

Гётц Хиллиг (HILLIG Goetz). - Проект по созданию полного собрания сочинений А.С. Макаренко на профессиональном компакт-диске http://zt1.narod.ru/hillig-3.htm.

На любом поприще и в любой профессии никуда не годен работник, если он без царя в голове.

На данное время в педагогике и в любой социальной сфере никуда не годен работник и/или литератор, если он без А.С. Макаренко в голове, см. прежде всего http://ztnen.livejournal.com Мой былой ЖЖ ztnen заморожен (удален)

Советую: http://zt1.narod.ru/doc/Vancaev-Musa.doc. С одного ЖЖ. - Зиновий ничего так пишет. Что ни пост - кладезь (обойдемся без уточнения чего). Если бы я еще могла его [ http://ztnen.livejournal.com ] читать, а то ж невозможно. Вешает браузеры. ZT. Mozilla Firefox не вешает. Мой былой ЖЖ ztnen заморожен (удален).

Некий 30-летний поэт Вася Пупкин как-то после дождичка в четверг авторски сочинил стихотворение о любви. На века и тысячелетия вперед. Закрыл тему.

Некий 30-летний бродячий проповедник Иисус Христос тоже как-то после дождичка в четверг авторски сочинил этическую систему, содержащую, по его мнению, все необходимое и достаточное на любые и всяческие социально-экономические обстоятельства. На века и тысячелетия вперед. Закрыл тему.

Продолжение читайте в файле : А.С. Макаренко и термины Аномия и Beruf http://zt1.narod.ru/17-10-06.htm.

Файлы по Николаю Николаевичу Жеденову по рекомендуемому порядку чтения. - http://zt1.narod.ru/jedenov1.htm http://zt1.narod.ru/jedn1-8.htm http://zt1.narod.ru/2-jedenv.htm http://zt1.narod.ru/2-ux-ty.htm Данный файл.

Пылкий [ - В духе героини “Коротких встреч” Киры Муратовой? - Нет, куда как пыльче + т. ск. : обширней и МАКАРЕНКОВЕЕ по инициативам - ] администратор Николай Николаевич Жеденов в 1896 г. пусть и нелепо, но :

защищает своё МАКАРЕНКОВСКОЕ дело с… (!) револьвером в руке…

Потому что (Вл.Сем. Высоцкий) : Он в этом споре сжег до дна запал души / И полетели клапана и вкладыши…

“Неделя” БАН 027 1896 г № 10 , с колонки 325.

Красноярский “бунт”.

(Письмо из Красного Яра, Камышинского уезда).

Недавно в газетах появилось сообщение из Бурлука, Камышинского уезда, рисующее в непривлекательном свете действия местного земского начальника г. Жеденова и сельских властей. В это время начались волнения в Красном Яру, селе, отстоящем верст за 20 от Бурлука. Сельские волостные власти Красного Яра, подозревая в авторе корреспонденции из села Бурлука кого-нибудь из лиц эпидемического отряда и опасаясь, чтобы и их делишки не выплыли на свет Божий, стали усердно распространять слухи, что жена эпидемического врача и фельдшерица подстрекают красноярских крестьян к неповиновению властям, что телеграмма, посланная красноярским обществом министру внутренних дел, есть затея врача и т. д. Слухи эти были так упорны, что в это дело вмешался жандармский ротмистр и произвел о нем формальное следствие, допросив с одной стороны крестьян, с другой эпидемического врача, его жену и фельдшерицу. Следствие это выяснило, что слухи оказались совершенно ложными, что между волнениями в Красном Яру и эпидемическим персоналом нет никакой связи, что волнения эти продолжаются уже более трех лет, вследствие непосильных для крестьян расходов, производимых земским начальником г. Жеденовым. Он устроил сиротский приют, на который истрачены десятки тысяч общественных денег, завел пожарную команду, которая обходится обществу около трех тысяч рублей в год, завел общественную виноторговлю, доходы с которой употребляются начальством не на то, на что хочет общество, и пр., и пр. По словам крестьян, земский начальник уговаривал их, напр., открыть общественную виноторговлю только для пробы, на полгода, но впоследствии они узнали, что приговор составлен на целый год, и затем эта торговля продолжалась против желания общества целые три года. Сельское начальство, по приказанию земского начальника, без всяких разговоров брало патент в акцизном управлении на право общественной виноторговли. В наступившем 1896 году крестьяне, прослышав, что волостной старшина хочет посылать снова без их ведома в акцизное управление за патентом, написали сами приговор о своем нежелании продолжать общественную торговлю вином, собрали в один день под этот приговор подписи более двух третей членов общества и послали в акцизное управление телеграмму о том, что общество не желает продолжать общественной торговли. Вследствие этой телеграммы, акцизное управление патента не выдало, и торговля должна была прекратиться. Накануне нового года, 31 декабря, Красноярские крестьяне, собравшись всем обществом, приняли от заведующего общественной торговлей бочки с вином, оставшиеся в винном складе (в Красном Яру насколько общественных лавок: одна ведерная или винный склад, а другая для розничной продажи вина на вынос) и перетащили их в помещение розничной виноторговли на вынос. Затем лавку для розничной виноторговли они заперли на замок, отдали ключи одному из своих односельцев, приложили к двери лавки общественную печать и разошлись. Сельское и волостное начальство не сопротивлялось. Объясняют крестьяне свой поступок тем, что помещение для розничной виноторговли у них свое, общественное, а помещение для винного склада общество нанимает. Поэтому они и перетащили бочки с вином в лавку из винного склада, чтобы не платить за его помещение напрасно, когда торговля уже прекратилась. На том дело, может быть, и кончилось бы, если б старшина не донес местной полиции о “бунте” красноярского общества. Приехал исправник, пристав, несколько урядников, судебный следователь; однако, хотя по словам старшины был “бунт”, никто из крестьян арестован не был. Исправник, узнав в чем дело, скоро уехал, обещав вернуться, как только приедет земский начальник, находящийся в настоящее время в отпуске. Пристав же и нисколько урядников живут безвыездно в Красном Яру. Все село находится под строгим надзором полиции, которая следит за тем, чтобы крестьяне не собирались вместе по несколько человек и не имели возможности обсуждать свои общественные дела. Крестьяне же находятся в страшно напряженном состоянии, тем более, что была назначена продажа имуществ с торгов за недоимки, а между тем они не надеются, что г. земской начальник позволить им сдать купцу право виноторговли в их селе, за которое последний предлагает обществу сейчас же заплатить 4 000 рублей. Эти деньги крестьяне хотят отдать на уплату податей и тем спасти от продажи с торгов хоть часть своих имуществ. 1-го января крестьяне послали от общества телеграмму министру внутренних дел, прося его позволить им сдать право виноторговли кабатчику, деньги отдать в уплату податей, а также сменить волостное и сельское начальство. В принципе крестьяне, конечно, совсем не против общественной виноторговли. Это можно видать из того, что бурлукское общество согласилось нынешний год продолжать общественную торговлю, но только с тем условием, чтобы вся прибыль с нее шла на уплату податей. Вообще крестьяне отлично сознают выгодные стороны общественной виноторговли. Красноярское же общество желает теперь сдать снова право виноторговли купцу по той простой причине, что крестьяне совершенно не знают, сколько приносит доходов их общественная виноторговля и куда эти доходы тратятся. Учет общественной торговли был произведен красноярским обществом через своих уполномоченных только один раз за все время ее существования, да и то после долгих усилий, а именно: общество выбирало учетчиков целых четыре раза, так как земский начальник каждый раз не хотел утвердить выбранных; выбирали других - снова отказывал в утверждении и т. д. Наконец, учет был произведен выбранными в четвертый раз. Выбор этих учетчиков тянулся таким образом целый год. Затем доходы с общественной виноторговле шли не на то, на что хотели крестьяне. Общество желало уплачивать подати из этих доходов, но желание его не исполнялось. Теперь на Красном Яру около 80 000 рублей недоимок, и это крестьяне прямо приписываюсь тому, что все общественные доходы тратятся начальством очень нерасчетливо. За все время существования общественной виноторговли в уплату податей из доходов с нее положено только по 1 рублю на душу. Очевидно что при таких условиях сдать право торговли вином купцу для крестьян несравненно выгоднее. Совершенное отстранение крестьян от распоряжения своим имуществом привело к тому, что в Красном Яру теперь идут толки о переселены в Сибирь, хотя земли у крестьян, по их словам, вполне достаточно.

“Неделя” 1896 г № 12 , с колонки 399 на 400. 20-го марта [ 1986 г. ] в 7 ч. веч. В редакцию “Недели” явился бывший земский начальник Камышинского уезда, г. Жеденов, и заявил, что в корреспонденции “Красноярский “бунт” (№ 10 “Недели”) его оскорбляет фраза, будто он, г. Жеденов, “уговаривал крестьян открыть общественную винную торговлю только для пробы, на полгода, но впоследствии они узнали, что приговор оставлен на целый год, и затем эта торговля продолжалась против желания общества целых три года”. Г. Жеденов потребовал, чтобы редакция в ближайшем № газеты извинилась перед ним. Заведующий редакцией М.О. Меньшиков (за отъездом редактора заграницу) предложил г. Жеденову доставить свое письменное возражение, которое, по принятому обычаю, могло бы быть напечатано в “Неделе”. Г. Жеденов заявил на это, что звание дворянина не позволяет ему возражать и оправдываться, что он заставит редакцию извиниться, что он вызывает заведующего редакцией на дуэль и требует секундантов. Г. Меньшиков ответил, что редакция охотно извинится, если г. Жеденов представит доказательства ее ошибки, но что он, по своим убеждениям, вызова на дуэль принять не может. Г. Меньшиков и другие присутствующие пробовали успокоить г. Жеденова, но тот, после угроз убить первого, кто к нему подступится, выхватил револьвер и выстрелил в г. Меньшикова в упор. Пуля прошла сквозь левую часть руки. Рана не представляет большой опасности.

“Неделя” 1896 № 14. Стл. с 451 до 455.

Защита г. Жеденова.

В ожидании суда, г. Жеденов уже находит своих горячих защитников в печати. Князь Мещерский в “Гражданине” заявил, что он “глубоко скорбит об участи несчастного Жеденова”. Последний, по мнению князя, есть “роковая жертва своего неудержимого фанатизма в служении своим идеалам”. Оказывается, г. Жеденов бывал у князя Мещерского, который “не раз видел и слышал этого человека и понял, что он жертва своего избытка усердия, своего излишка святого огня”. Далее говорится о “писаках гнусной газеты”, которые устраивают несмолкаемую травлю на земских начальников, и пр. и пр. В “Новом Времени” г. А. Анненков называет идеи г. Жеденова “крайне симпатичными” и в трогательных выражениях, со слов г. Жеденова, описывает борьбу его “с темной силой деревни”, тяжелые материальные условия и пр. В том же “Новом Времени” г. Петербуржец приводить отзыв о приютах г. Жеденова никоего г. Рясовского, “председателя 1-го дома трудолюбия”, который, объезжая летом 1894 г. поволжские дома трудолюбия, посетил и приюты г. Жеденова. “Судя по отзыву г. Рясовского, говорить г. Петербуржец,--он (г. Жеденов) заслуживает иной славы, так как основанные им приюты действительно во многих отношениях замечательны”. Далее рассказывается, что г. Жеденов “нашел материальные средства” для приютов, что он поборол оппозицию мироедов, открыл четыре приюта для сирот, которые вызывали “большую похвалу” г. Рясовского. Описывается такая идиллия: “Крестьянские сироты живут (в приютах) не искусственной жизнью интерната, а продолжают свою обычную деревенскую жизнь. Они сами обрабатывают свои наделы, приучаются к огородничеству и обучаются чтению, письму и счету. Летом они заняты полевыми работами, позднею осенью, когда работы кончаются, мальчики, под руководством смотрителя, обучаются столярному и сапожному мастерствам, а девочки ткут холсты. Когда девушке наступает 17-й год, г. Жеденов и смотритель приюта с женою стараются выдать ее замуж за дельного парня, которому она приносит в приданое годовой запас муки и овощей, нужное количество сотканного в приюте холста и по паре мелкого скота. Местные крестьяне не надивятся благоустройству этих детских приютов, в особенности успешности их поставленного на рациональную ногу хозяйства, которому кое-где они уже начали подражать”. Такова заманчивая картинка приютов по описанию г. Петербуржца. “Глупый выстрел разрушил, или, по крайней мере, надолго прервал эту идиллию”, говорит г. Петербуржец, не теряющий надежды, что может быть г. Жеденову “еще суждено руководить приютами”.

Очевидно, “Новое Время” и г. Петербуржец совершенно не следили за историей приютов г. Жеденова, иначе не впали бы в этот идиллический тон. Отзыв г. Рясовского опровергается уже тем, что в то время, в 1894 году, о приютах нельзя было сделать никакого серьезного вывода, так как они только что были основаны тогда. Существуют, сверх того, самые разнообразные и весьма авторитетные свидетельства, говорящие совсем иное, чем утверждает г. Рясовский. “Новому Времени”, по-видимому, неизвестно, что вопрос о приютах г. Жеденова рассматривался официально в сельскохозяйственной комиссии камышинского земства, и выдержка из журнала этой комиссии уже давно появилась в печати (в “Русских Ведомостях”). Вот эта выдержка: “Председательствующий гр. Д. А. Олеуфьев (предводитель дворянства) делает подробные сообщения о посещении им приютов совместно с гласным управы И. Г. Штырловым”. Общее впечатление от этих приютов таково: хозяйство ведется плохо, надзор за детьми оставляет желать очень многого, грамотность находится в зачаточном состоянии. Самая идея г. Жеденова совершенно неприменима к жизни: для осуществления этой идеи необходимо, чтобы в приюте было, по крайней мере, половина детей рабочего возраста - от 14 до 16 лет; но при условии приема детей с 2-х летнего возраста нормальное процентное отношение воспитанников от 14 - 16 лета не может превышать 7 % (вместо необходимых 50 % !). Кроме того, воспитанников в старшем возрасте крестьяне оставляют в приютах крайне неохотно, что вызывает необходимость в заключении контрактов с опекунами на этот предмет, существующие же приюты в их настоящем виде совершенно не оправдывают того, что о них сообщалось г. Жеденовым. Эго не образцовые фермы, рассадники сельскохозяйственных знаний среди населения, а просто благотворительные учреждения, требующие, как и всякие такого рода учреждения, посторонних средств на свое содержание”. Ездивший для осмотра приютов член комиссии И. Г. Штырлов от себя добавляет, что хлеб в тарасовском приюте ели в нынешнем году из прелого зерна. Председатель управы И. В. Татаринов обращает внимание на тот факт, что, несмотря на обильный урожай хлебов в 1894 году, в приютах, как видно из отчета председательствующего комиссии, хлеба собрано очень мало. Земский начальник Порохонский объясняет это тем, что “вследствие неопытности детей, убиравших хлеб, последний был сложен в скирды неумело и почти наполовину сгнил”. Сопоставьте эти отзывы с приводимым г. Петербуржцем отзывом г. Рясовского о “рациональном хозяйстве” приютов, которому крестьяне уже “начинают подражать”! Далее, в том же журнале земской комиссии значится, что “стоимость содержания ребенка в приюте г. Жеденова обходится от 30 до 40 р., если же прибавить % на затраченный капитал, доходность земли и пр., то стоимость содержания должна обходиться от 60 - 70 р. в год”. Эту сумму председатель управы признал “весьма значительною, так как старые солдаты довольствуются 36-рублевым пособием, а 72 р. в год получают только нуждающиеся в постороннем уходе”. Гораздо лучше было бы .. [ ZT. Абстрактно- математически, как при решении некой школярской математической задачки, где - все равно на чем абстрактно- математически считать: на яблоках, на человеческих душах… ] Гораздо лучше было бы, по [ ZT. математическому ] мнению комиссии, отдавать детей в крестьянские семьи.

[ ZT. То есть, как это показано в дочерносотенских работах Н.Н. Жеденова, в рабство. И как на всевековых и всеконтинентных рынках рабов, - ребят-сирот, особенно зреющих девочек, не только просто отдавали, но и продавали, делая на судьбах детей бизнес. Надо помнить, что судьба “Ваньки Жукова” и "Спать хочется" А.П. Чехова в те времена была судьбой сотен тысяч, если не миллионов, детей. Такова по всему миру века и века была цена немакаренкощины и антимакаренковщины. ]

“На расходуемые на содержание каждого из воспитанников приютов 60 р. можно было бы не только содержать детей в порядочных семействах [ ZT. И кто и как такие “порядочные семейства” для сотен тысяч крестьянских сирот в массе крестьян будет реально определять и выискивать? ], но даже скопить сумму до 400 р. для каждого на их образование [ ZT. Ух ты! И эти-то вот “математики” обвиняли Жеденова в утопичности! ] . И. В. Татаринов припоминает, что г. Жеденов, прося у прошлого земского собрания пособия на содержание приютов, заявлял, что, с получением от земства 300 р., тарасовский приют к помощи населения прибегать не будет. Оказывается, на содержание каждого воспитанника приюта тратятся ежегодно десятки рублей. Если к сказанному прибавить то, что в своих брошюрах г. Жеденов уверяет, будто воспитанники у него занимаются метеорологическими наблюдениями, то несоответствие слов г. Жеденова с действительностью будет полное”.

Вы видите, что о приютах г. Жеденова есть весьма авторитетное расследование, и что против них высказались не какие-нибудь “писаки гнусной газеты”, устраивающие будто бы “травлю” на г. Жеденова, но такие лица, как предводитель дворянства гр. Д. А. Олсуфьев (председатель земской сельскохозяйственной комиссии), член управы И. Г. Штырлов, председатель управы И. В. Татаринов, земский начальник Порохонский и др. Все они или нарочно ездили, как официальные лица, осматривать приюты, или наблюдали всю их историю с самого начала. Но, может быть, крестьяне восхищены приютами г. Жеденова? Г. Петербуржец пишет: “Крестьяне не надивятся благоустройству детских приютов, в особенности успешности их поставленного на рациональную ногу хозяйства, которому кое-где они уже начали подражать”. А между тем, на самом деле, как утверждают корреспонденции в “Русских Ведомостях” и других газетах, крестьяне в высшей степени недовольны приютами, и это недовольство приняло характер даже “бунта”. Жителя села Бурлука в количестве около 250 человек подали в камышинский уездный съезд коллективную просьбу о запрете устроенного г. Жеденовым приюта по ненадобности его и разорительности для них. В приюте содержится всего одна девочка-сиротка, да и то из чужой губернии. Содержание ее, по расчету просителей, обходится в 550 рублей ежегодно (так как кроме 69 руб. содержания ее, приходится платить еще 360 рублей смотрителю приюта с женой, 50 рублей тратить на отопление, 80 руб. процентов на капитал 2 000, затраченный на устройство приюта). Крестьяне заявляют, что более ни одного ребенка в приют не отдадут. В прошении заявляется, что бурлукское общество не может тратить 550 рублей на одну девочку, когда при 3 500 наличных членов общества на них числится более 20 000 руб. недоимок. Другое, подведомственное г. Жеденову, общество - село Красный Яр - посылало телеграмму министру внутренних дел и доведено было до “бунта” (о чем рассказывается в корреспонденции “Красноярский бунт” в № 10 “Недели”). Насколько довольно г. Жеденовым третье, подчиненное ему, общество - Лопуховское, видно из следующей корреспонденции из Лопуховки в “Самарскую Газету”: “10 марта в селе Лопуховке состоялся давно ожидаемый крестьянами сельский сход. По мотивам, известным только сельской администрации, созыв схода со времени отъезда земского начальника г. Жеденова (в конце ноября 1895 г.) упорно откладывался. Не смотря на полнейшее расстройство общественного хозяйства, крестьяне при всей своей нужде и вопиющей потребности не имели никакой возможности обсуждать свои дела и устанавливать те или другие мероприятия. Так, например, староста продолжал занимать этот пост, не будучи с 1896 года утвержден общественным приговором. Нуждались также в обсуждении общества следующие явления: полнейшая бесконтрольность мирской кассы; жалобы по поводу неправильных действий сборщиков податей, общественная винная торговля без согласия сельского общества, отсутствие денег и полная недоимочность крестьян. В 1896 году сход, о котором сообщаем, был первым. Можно себе представить, с какой радостью крестьяне приветствовали настоящий созыв. Накопившиеся вопросы хлынули разом и сопровождались шумными прениями. Интересно особенно отметить то отношение, какое выказало на этом сходе лопуховское сельское общество по отношению к здешнему сиротскому приюту. He далее 8-го марта разнеслась но селу весть, что староста подписал какую-то бумагу, которая заключала в себе похвальный отзыв о лопуховском сиротском приюте. На сходе потребовали от старосты объяснения. Нужно было удивляться той горечи и чувству негодования, с каким крестьяне касались этого, по-видимому, самого больного их места. Староста подтвердил, что бумагу такую он действительно подписал, но был вынужден к этому боязнью ослушаться г. Жеденова. “Земский начальник, - говорил староста сходу, -прислал батюшке письмо, в котором просит созвать для экстренного собрания всех старост Лопуховской волости с тем, чтобы получить от нас похвальный отзыв о лопуховском сиротском приюте. По моему мнению, писано было в этой бумаге все неправда. Все другие старосты приложили свои печати. Меня тоже уговорили, но я подписывать не хотел; так я и ушел в тот вечер. В другое утро призывают меня в правление, как будто по делу. Волостной писарь предлагает мне снова бумагу и начинает убеждать. Я по оплошности подписал, но, прочитав, усомнился и говорю писарю, что фамилию свою вычеркну. Писарь мне запрещает. Тогда я хочу бумагу разорвать, а он подскочил и, ударив меня в грудь, вырвал из моих рук бумагу”. Сцена эта, по словам старосты, происходила при свидетелях. На вопрос старосты, будет ли общество опровергать похвальный отзыв о лопуховском пpиюте, сход, словно в один голос, воскликнул: “все подписываемся в том”, и выбрали даже по этому поводу уполномоченного. Как слышно, бумага, которая наделала столько шума, не что иное как возражение, имеющее быть направленным на все имеющиеся и могущие еще появиться газетные статьи и отчеты о лопуховском сиротском пpиюте”. Похоже ли все это на отзыв “Нового Времени”, что крестьяне “не надивятся благоустройству приютов” и пр.? Мы убеждены, что почтенная газета введена в заблуждение невольно, и взвесив отзывы действительно знающих приюты г. Жеденова лиц, исправит свою ошибку. Вовсе не “глупый выстрел прервал эту “идиллию”, как выражается г. Петербуржец, а еще задолго до выстрела эта “идиллия” оказалась необдуманною и вредною затеею, насильственно навязанною крестьянам. Деятельность г. Жеденова была осуждена не только крестьянами, которых он вогнал в огромные недоимки [ ZT. Все недоимки крестьян - исключительно от Жеденова? ], не только печатью, но и местным земством, и представителями дворянства, и губернской администрацией, что и повело к потере г. Жеденовым службы. Г. Жеденов мог бы преследовать судом сообщения о нем в газетах и доказывать свою правоту, но он почему-то не прибег к этому способу оправдать себя, а употребил иной…

“Неделя” 1896 № 15. Стл. 488.

Крестьянские голоса.

[ ZT. О том, кто т.ск. “правит бал” в деревнях, см. в “Лингард и Гертруда” Генриха Песталоцци, см. и в главной педагогической книге самого Н.Н. Жеденова, см. и в “Поднятой целине” М. Шолохова. Но у т.ск. взведенных либералов, - бесов от либерализма, - всегда, де, надо слепо стоять “против начальства за народ”. ]

В прошлом № “Недели” (см. “Защита г. Жеденова”) мы предположили, что “Новое Время”, печатающее хвалебные отзывы о деятельности г. Жеденова как земского начальника, введено в невольное заблуждение, что газете неизвестно существование официальных документов и не опровергнутых сообщений в печати, рисующих г. Жеденова совсем в ином свете. Для сведения, мы привели выдержку из журнала сельскохозяйственной комиссии камышинского земства с отзывами о приютах г. Жеденова таких лиц, как предводитель дворянства гр. Олеуфьев, председатель управы г. Татаринов, член управы г. Штырлов, земский начальник г. Порохонский, а также привели содержание прошения и приговор крестьянского схода тех обществ, которыми заведовал г. Жеденов. “Новое Время” делает на это следующее возражение: “... Все, что появлялось в печати - провинциальной и столичной - о г. Жеденове, мы читали, только доводы этих корреспонденций показались нам не вполне убедительными. Вообще деятельность г. Жеденова, вероятно, будет обсуждаться на суде, и тогда можно будет видеть, насколько правдивы или ложны сообщения о нем. Пока же они разошлись: так, один корреспондент уверяет, что в приютах г. Жеденова никого нет, другой уверяет, что детей в них дурно содержат, третий, что они ничего не делают, четвертый, что они дурно делают свое дело и т. д. Поэтому лучше обождать с заключениями о деятельности г. Жеденова”. Из этих строк, к сожалению, видно, что “Новое Время” заблуждается не невольно, что оно знает все, что печаталось против г. Жеденова, но само почему-то печатает только похвалы его деятельности. Официальные отзывы о г. Жеденове газетой не замечаются, а корреспонденциям приписывается, будто они противоречат друг другу. Газета советует “обождать с заключениями о деятельности г. Жеденова” до суда над ним. Во в таком случае и “Новому Времени” следовало бы обождать с печатанием похвал г. Жеденову, Сверх того, газета прекрасно знает, что никакого суда над г. Жеденовым, как бывшим земским начальником, не предполагается, хотя подвиги его среди крестьян поистине и заслуживали бы выяснения. Суд будет разбирать только покушение г. Жеденова на убийство и не может входить в разбор его предыдущей служебной деятельности, потому что для этого потребовалось бы и особое предварительное следствие об этой деятельности, а оно не производится. Из действий г. Жеденова ясно, что сам он не желает судебного расследования его службы, иначе он привлек бы уже давно в суду целый ряд изданий за клевету. Только в этом случае суд мог бы подтвердить правоту или виновность г. Жеденова как земского начальника, так как только в этом случае разные издания (и в числе их “Неделя”) имели бы возможность представить документальные доказательства против г. Жеденова. Но он, вероятно, не без основания, судебное расследование счел для себя неудобным. Мы молчали бы о деятельности г. Жеденова, как уже осужденной общественным мнением, если бы у него не явились защитники в печати же. Называя деятельность г. Жеденова “замечательной”, утверждая, что “крестьяне не надивятся благоустройству приютов”, заведенных г. Жеденовым, и пр., “Новое Время” тем самым заподазривает достоверность разоблачений о г. Жеденове в разных изданиях и достоверность той корреспонденции, которая вызвала покушение г. Жеденова в редакции “Недели”. Поэтому мы считаем себя обязанными, за невоможностыо представить наши доказательства суду, напечатать их, т. е. сделать все от нас зависящее для выяснения правды. В числе многих других доказательств, полученных редакцией, нам присланы следующие официально засвидетельствованные отзывы крестьян тех обществ [ ZT. от Тарасовского нет ], которыми управлял г. Жеденов.

“В С.-Петербург, в редакцию газеты “Неделя” г-ну М. 0. Меньшикову. От красноярского общества Камышинского уезда.

В корреспонденции под названием “Красноярский бунт”, появившейся в 10 № “Недели” от 10 марта сего 1896 г. изложена корреспондентом истинная правда. За что же принял г. Меньшиков такое наказание! Не прискорбно ли нам слышать, что Жеденов, бывший наш земской начальник, решился убить невинного человека пулей из револьвера. За такое покушение г. Жеденова на вашу жизнь и полученную вами невинно от него огнестрельную рану, мы все в лице красноярского общества единодушно соболезнуем о вас и страдаем душевно о том, что от выстрела вашего неожиданного врага внезапно могла бы получиться смерть, от кого же! от рук г. Жеденова.

Молим Господа Бога о ниспослании вам здравия и благополучия, доколи Царь Небесный сохранит вашу драгоценную жизнь.

Марта 31 дня, 1896 г.

Сельский староста Сергей Зюбенко.

Подпись грамотных. - Трофим Острогорский, Иван Горошилов, Андрей Батюцкой, Василий Емельяненко, Тмофей Невежин, Прохор Лозовой, Илья Кузьмин, Степан Журавин, Алексей Правдин, Петр Водолоцкий, Моисей Гречаный, Сергей Протасенко, Николай Игнатенко, Иван Сожин, Павел Шевляков, Андрей Михалетов, Семен Резнеченко, Александр Ульченко, Степан Игнатенко, Федор Зюбенко, Степан Брагин, Михаил Соколов, Аким Мережкин, Степан Мимтуленко, Дмитрий Науменко, Степан Битюцкий, Федор Сукачев, Тимофей Глубский. Иван Куценко, Григорий Холовков, Аким Деревянкин, Алексей Саранча, Петр Сухоруков, Егор Савельев, Гавриил Кузиченко, Димитрий Сипягин, Сергей Курдюков, Иван Игнатенко, Иван Сердюков, Василий Горошилов, Михаил Головко, Василий Беложов, Алексей Павлов, Михаил Скаран, Петр Ковылев, Михаил Сирпокрыл, Михаил Зюбенко, Иван Павлов, Михайло Деревянкин, Егор Дынников, Яков Головков, Василий Мавтор, Федор Савельев, Василий Огинский, Петр Долобешкин, Леонтий Скориков, Степан Позняков, Савелий Шматков, Иван Сороко, Антон Сидоренко, Андрей Редькин, Василий Поликарпов, Алексей Ульченко, Михаил Подольин, Алексей Скаргин, Захар Брагин.

Волостной Старшина Семен Игнатевко. (Печать).

Из другой, подчиненной г. Жеденову, волости, получено следующее удостоверение:

“1896 г. марта 28 дня состоялся в селе Лопуховке Камышинского уезда сход. По требованию схода был прочитан приговор об открытии в селе Лопуховке с 1 января 1893 г. общественной виноторговли, так как содержание этого приговора крестьянам не было известно в точности. Оказалось, что в подлинном приговоре, утвержденном бывшим земским начальником Жеденовым, постановлено открыть общественную виноторговлю на три года; в книгу же приговоров этот приговор вписан без обозначения срока. Сходу был предложен вопрос: “На сколько времени земский начальник уговаривал открыть виноторговлю?” Сход ответил: “Только на один год”. Все вышеизложенное удостоверяю подписью с приложением печати.

Сельский староста села Лопуховки: Сергей Никитин. 1896 г. Марта 28 дня. (Печать)”.

Наконец, из третьей местности, бывшей в заведовании г. Жеденова мы подучили следующее удостоверение:

“1892 года 27-го Ноября на сельском сходе в селе Бурлук бывший земский начальник Жеденов нам предложил открыть общественную виноторговлю. Сход долго не соглашался т. к. хотели сдать виноторговлю в аренду, как эти делалось прежде. После долгих разговоров земской начальник вышел из волостного правления на улицу и, приказав сходу молчать, сказал: “Я предлагаю попробовать открыть виноторговлю на ? года; не пожелаете, через полгода закроете”. Сход молчал. Земский начальник, видя, что сход молчит, приказал написать приговор, так как “значит согласны”. Приговор в тот же день был подписан крестьянами. Через ? года, когда крестьяне пожелали закрыть общественную виноторговлю и сдать в аренду, приговор был снова прочитан на сходе, и крестьяне узнали, что приговор написан на три года. В верности изложенного подписуемся грамотные крестьяне села Бурлука:

Федор Таякин, Тит Голубев, Илья Ермаков, Алексей Жанов, Алексей Коракозов, Николай Новиков, Михаил Бочаров, Сергей Башмачков, Никифор Сергунцов, Александр Волков, Владимир Брычов, Сергей Большачкин, Фома Ноздренков, (неразобрано), Алексей Семидетов, Иван Медведев, Иван Казачков. Федор Хохуненко, Евдоким Плотицын, Филипп Чернов, Гаврила Поснов, Григорий Калякин, Митрий Титов, Илья Ермишов. Митрофан Сергунец, Игнат Семидетов, Ефим Мельников, Клим Чернов, Василий Семидетов, Иван Хохуненко, Андрей Гнусарев, Яков Ермишов, Степан Ноздренков, Константин Пахомов, Филипп Смирнов, Петр Ионов, Василий Чернов, Константин (неразобрано), Герасим Марочкин, Сергей Кузнецов, Павел Соломинов, Кузьма Хамов, Михаил Кривцов, Тимофей Хлибунов, Алексей Климов, Иван Босов, Савостьян Ноздренков, Агей Брычев, Иван Шумков, Игнат (неразобрано), Ксенофонт Калякин, Алексей Кривцов, Михаил Хамов, Селиверст Поросевков, Терентий Климов, Максим Лошмонов, Василий Марочкин, Василий Климов, Иван Ермаков, Степан Авдеев, Ларион Чернов, Кирей Марочкин.

Верность изложенного и подлинность подписей свидетельствую подписью и печатью. Волостной старшина Василий Каракозов. (Печать)”.

Читатели припомнят, что г. Жеденов, явившись 20-го марта в редакцию “Недели”, требовал извинения ее главным образом за фразу корреспонденции, где говорилось, что г. Жеденов уговаривал открыть виноторговлю только на полгода... Все приведенные выше документы присланы в редакцию “Недели” по собственному желанию крестьян, без всякого требования ее или просьбы. Присланы, сверх того, копии с прошений, подававшихся крестьянами на имя разных властей, где описывается весьма красноречивая картина отношений г. Жеденова к крестьянам. Хотя г. Жеденов уже смещен с должности земского начальника (еще до выстрела его в редакции “Недели”), и хотя его будто бы благие начинания (приюты, пожарные команды, виноторговля) отменены [ ZT. унтерпришебеевы приказали: всё скопом отменить, - даже Тарасовский приют и пожарные команды, - чтоб впредь никому не повадно было на управленческой работе хоть малейшую инициативу проявлять; как видим принцип “инициатива наказуема” господствовал в России еще задолго до 1917 г. ] , но до тех пор пока являются защитники его деда - остается опасность повторения подобных же грустных для крестьян историй. Утверждая вопреки явной очевидности, что “крестьяне не надивятся” затеям г. Жеденова, забывают, что пострадавшее в этом годе лицо - не один г. Жеденов, потерявший место по своей же вине [ ZT. Да, на административном посту не куклой седеть, а проявлять инициативу, - это “большая вина”. В.В. Маяковский: “Дремлют штаты в склепах зданий / Им не радость, не печаль / Им в грядущем нет желаний / Им порабощаемых в рабство крестьянских сирот - не жаль…”. Те земские начальники 1890-х, которые только зарплату получали и тянули рутину, не подвергались ни критике, ни увольнениям. То есть поговорка “Инициатива наказуема” была актуальна не только при Советской власти, но и в 1890-е. ] , а еще и несколько тысяч истомленных им [ ZT. ух ты! ] крестьян.

“Неделя” 1896 г № 24 , с колонки 763.

Дело Жеденова.

по обвинению в покушении на убийство г. Меньшикова, рассматривавшееся в III отделении СПб. окружного суда, с участием присяжных заседателей. Председательствовал председатель суда г. Чагин, обвинял прокурор А. Н. Познанский. Защищал прис. пов. П (?). Г. Миронов.

Дело г. Жеденова имеет настолько исключительный характер и значение, что мы помещаем о нем стенографический отчет. В настоящем номере мы могли напечатать только начало его, так как на воспроизведение (“переводку”) остальной части стенограммы не хватило времени. Заседание суда, начавшееся в 11 часов утра, окончилось только к 10 час. вечера. Дальнейшее изложение заседания мы будем сопровождать, по мере надобности, пояснительными примечаниями, а пока попросим только читателей обратить особенное внимание на то, что целый ряд сделанных г. Жеденовым на суде заявлений безусловно опровергнуты не только показаниями свидетелей, но и указаниями председателя и прокурора, - не говоря уже об отзывах г. Жеденова о его собственной деятельности, давно уже опровергнутых официальным расследованием. Прибавим, что присяжные признали его виновным в нанесении раны.

Стенографический отчет.

Председатель. Объявите суду ваше имя, отчество и фамилию.

Жеденов. Имя мое Николай Николаевич Жеденов.

Предс. Вы потомственный дворянин?

Жеденов. Да.

Предс. Отставной губернский секретарь?

Жеденов. Да.

Предс. Ваше занятие была служба?

Жеденов. Да.

Предс. Имущество имеется?

Жеденов. Имею.

Предс. Собственное имущество или родителей?

Жеденов. Родителей.

Предс. Копию с обвинительного акта и список свидетелей, судей, присяжных заседателей и прокурора получили?

Жеденов. Получил.

Начинается проверка свидетелей, читают заявления не явившихся свидетелей: г. Меньшикова, г-жи Неаполитанской, Е. К. Гайдебуровой и Н. П. Гайдебуровой.

Прокурор. В виду доложенных сведений о неявке свидетелей, я полагал бы причину неявки признать законной и ответственности их не подвергать. Затем, имея в виду, что показания всех этих свидетелей могут быть прочтены на суде и что, кроме того, показание г. Меньшикова, потерпевшего по настоящему делу, восстановляется показанием одного из вызванных свидетелей, г. Гайдебурова, я не встречаю препятствия к слушанию дела в отсутствии не явившихся свидетелей.

Защитник. Причины неявки свидетелей несомненно законны, и показания их могут быть прочитаны, но в настоящем деле настолько существенно важно выяснение каждого момента, что я просил бы дело отложить. Ведь обе г-жи Гайдебуровы в Старой Pyce, следовательно по окончании летнего сезона они возвратятся и в состоянии будут явиться в суд, точно также и г. Меньшиков поправится к тому времени. Для надлежащего выяснения истины во всей полноте дело слушанием нужно отложить. Затем, если бы суд с этим не согласился, то если со стороны прокурорского надзора не будет возражения, я прошу допустить к даче показаний свидетеля Муромца, которого вызвать я своевременно просил, но моя просьба была судом отклонена. В настоящее время он представлен в суд и может дать сведения о составлении о приговора, что он не был написан на 3 года вместо полгода и даже составлялся в отсутствие Жеденова.

Клн. 764

Прокурор. Не желая пользоваться тем, что суд уже отказал в вызов этого свидетеля, тем не менее я нахожу, как и буду потом суду доказывать, что обстоятельства, в подтверждение которых защитник желает представить этого свидетеля, не имеют никакого отношения к разбираемому делу; в виду этого, я считал бы допущение этого свидетеля к даче показаний, которых желает защитник, не согласным с основным правилом о том, что свидетели допрашиваются об обстоятельствах, имеющих прямое отношение к разбираемому делу.

Предс. Суд удалится для обсуждения этого вопроса.

Через пять минут суд возвращается.

Предс. Суд, рассмотрев ходатайства защиты о допросе приведенного ею свидетеля Муромца, имея в виду, что вопрос о вызове этого свидетеля был уже в рассмотрении суда и суд признал, что показания его не относятся к делу, и в настоящее время не усматривает основания к изменению этого определения, постановил в ходатайств защиты отказать. Вместе с тем, признавая причины неявки свидетелей законными, суд постановил ответственности их не подвергать и, имея в виду, что показания их могут быть прочтены и что нет обстоятельств, по которым требуется личный допрос, суд постановил дело слушанием продолжать.

Проверяют и выбирают присяжных заседателей.

Читают обвинительный акт:

20 марта текущего года, около 4 часов, в контору редакции газеты “Неделя” явился неизвестный господин и заявил, что желает видеть редактора, когда же занимающаяся в конторе г.-жа Павлова сказала, что г. Гайдебуров находится заграницей, незнакомец ответил, что дело его не терпит отлагательства и что ему необходимо возможно скорее объясниться с редакцией. Тогда один из секретарей, г. Накрохин, предложил подождать заступающего место редактора, г. Меньшикова, который должен вскоре приехать. Согласившись на это, посетитель в разговоре с Накрохиным объяснил, что он земский начальник Камышинского уезда, Саратовской губ., Н. Н. Жеденов, и ему необходимо объясниться с редактором по поводу помещенной в № 10 газеты “Неделя” от 10 марта настоящего года, корреспонденции из слободы Красный Яр, Камышинского уезда, в которой сообщены ложные факты о его, Жеденова, деятельности, как местного земского начальника. Узнав от Накрохина, что Меньшиков придет, вероятно, не ранее 7 часов вечера, Жеденов ушел, обещав зайти позднее.

Меньшиков приехал действительно около 7 часов, и, узнав о посещении Жеденова и о желании его объясниться с редактором, прошел в небольшую, так называемую “секретарскую” комнату, где и занялся разговором с г-жою Неаполитанскою. Через несколько минут в эту комнату вошел Жеденов, которого Меньшиков попросил подождать, пока он окончить письмо для г-жи Неаполитанской. Жеденов присел на стул у небольшого письменного стола, стоявшего у окна комнаты, и когда Меньшиков, окончив письмо, заявил Жеденову, что готов его выслушать, то Жеденов начал объясняться раздражительным тоном и сказал, что в № 10 газеты “Неделя” редакция поместила крайне оскорбительную для него корреспонденцию под заглавием “Красноярский бунт”, в которой сообщались ложные сведения и была представлена в искаженном виде деятельность его, Жеденова, как земского начальника; особенно задевает честь Жеденова, как дворянина, фраза корреспонденции: “по словам крестьян, земский начальник уговаривал их открыть общественную виноторговлю только для пробы на полгода, но впоследствии узнали, что приговор составлен на целый год, а затем эта торговля продолжалась, против желания общества, целых три года”. Находя, что в приведенном сообщении заключается намек на подлог и обман крестьянского населения, Жеденов потребовал от Меньшикова, чтобы редакция в ближайшем номер газеты напечатала извинение и заявила, что приведенная часть корреспонденции не соответствует действительности и что редакция была введена в заблуждение. Меньшиков ответил, что редакция ничего не имеет против помещения в газете письменного возражения Жеденова, если оно будет достаточно основательно, но Жеденов заявил, что он, как дворянин, считает невозможным входить в какие-либо объяснения относительно содержания корреспонденции и настоятельно требует извинения со стороны редакции. На это Меньшиков заметил, что так как корреспонденция доставлена лицом, которому редакция вполне доверяет и что, кроме того, корреспонденция эта подтверждается и другими, находящимися в редакции сведениями, то поэтому извинение со стороны редакции может иметь место только тогда, если будет доказано, что она была введена в заблуждение. Жеденов тотчас вскочил со стула и, сильно возвысив тон, заявил, что нанесенное ему оскорбление может быть смыто только кровью и что в виду отказа Меньшикова исполнить его, Жеденова, требование, он вызывает его на дуэль. Меньшиков объяснил, что не может принять вызова, так как дуэль противоречить его убеждениям, и, стараясь успокоить Жеденова, просил его обстоятельно обсудить вопрос, заметив при этом, что для удовлетворения

Жеденова редакция готова сделать все, что только совместно с ее достоинством.

В ответ на это заявление Жеденов выхватил из кармана револьвер и, направив его в Меньшикова, сказал, что в таком случае он убьет его. В это время в дверях секретарской

Клн. 765

и (она же и редакционная) комнаты появились выбежавшие на шум г-жа Гайдебурова с дочерью и занимавшиеся в редакции Павлова и Соснина, старавшиеся, в свою очередь, успокоить Жеденова, но последний, размахивая револьвером, крикнул им: “Уходите, я буду стрелять и убью не того, кого нужно”. Услыхав эту угрозу, Гайдебурова поспешила позвать швейцара, и в ту минуту, когда последний, войдя в редакционную комнату, успел сделать несколько шагов, Жеденов, продолжал целиться в Меньшикова, оборвал на полуслове фразу и заявив: “вот вам”, выстрелил в упор в Меньшикова, который тотчас же вошел из комнаты, заявив, что Жеденов ранил его.

По судебно-медицинскому освидетельствованию оказалось, что Жеденов ранил Меньшикова навылет в мягкую часть верхней трети левого предплечья на расстоянии двух сантиметров от локтевого сгиба.

Предс. Вы слышали, что против вас предъявлено обвинение в том, что 20 марта нынешнего года здесь в Петербурге, в редакции газеты “Неделя”, во время объяснения с заступающим место редактора г. Меньшиковьм по поводу помещения в № 10 газеты статьи, касающейся деятельности вашей, как земского начальника, вы выстрелили в него в упор из револьвера, но намерения своего не достигли, вследствие независящих от вас обстоятельств. Признаете ли себя виновным?

Жеденов. Нет, не признаю.

Приводят к присяге свидетелей и эксперта доктора Гольдсмит.

Читают показание свид. Меньшикова [ Это показание, имеющее огромное значение для дела и дважды прочитанное на суде, как и другое письменное показание - г-жи Неаполитанской - мы напечатаем в следующем №. Ред. ].

Предс. Подсудимый, считаю необходимым предупредить вас, по поводу допроса каждого свидетеля, вы, если желаете, можете дать объяснение, о чем, конечно, должны заявить мне.

Жеденов. Я сейчас желаю дать объяснение. Я признал себя невиновным в том обвинении, которое мне предъявлено - покушении на убийство, и желал бы рассказать обстоятельства, которые предшествовали делу. Я проживал здесь, кажется, пять месяц, и проживал только с тем, чтобы добиться заданной цели - утверждения устава сиротских приютов, больше у меня не было дела. В тот момент, когда дело было уже близко к осуществлению, начали появляться в газетах различные статьи, касающаяся моей деятельности и мешающие мне добиться цели. В половине марта я узнал, что в газете “Неделя” помещена корреспонденция, касающаяся моей деятельности и приютов и других учреждений, которые были мною созданы, представляющая в самом извращенном виде все то, что было мною создано. Прочитав № “Недели”, я увидал, что в корреспонденции была захвачена деятельность моя по крестьянским учреждениям. Деятельность эта направлена в виде якобы вредном для крестьян и искажена совершенно, всё данные, которые могли бы характеризовать мою деятельность, как благотворную, неправильны, цифры неправильны, характеристика совершенно ложная, факты, которые приведены были во всей корреспонденции, касались некоторой части моих трудов на крестьянском поприще. Напр., относительно учрежденных мною сельских пожарных команд, сиротских приютов и относительно введения общественной виноторговли. В каждом обществе, каком бы то ни было, городском и сельском, всегда существуют три течения: течение, которое стремится сохранить существующий порядок, другое течение, которое стремится выйти из этого порядка, улучшить его, и третье течение - основная масса безразличных, которым решительно все равно, в каком положении дело ни будет. Они согласны остаться при прежнем порядке, согласны и против него идти, и смотря по тому, какая из двух партий преобладает, идет общество по пути прогресса или застоя. В Красном Яру, да и во всем участке, которым я заведовал, было три таких течения. Старое течение господствовало в момент, когда я прибыл, и когда появилась партия желающих выйти из застоя, оно обратилось ко мне с просьбою помочь им и содействовать. Они указали мне, что они тратят огромные деньги на содержание пожарной части в селениях и вместо защиты от пожара имеют никуда не годный насос, отвратительную бочку и полное отсутствие пожарной помощи. Они указали мне на то, что тщетно борются с пьянством в Красном Яре. Они указали, что сотнями ходят нищие по селениям не смотря на то, что им подают и кормят, селения не имеет возможности избавиться от массы воровства. Они указывали меры, которые можно принять против всего этого. Я, как представитель правительства, счел себя обязанным поддерживать партию, которая хотя меньше, но либеральная. Этой партии, поддержанной моим авторитетом, удалось добиться улучшения общественной организации, напр., улучшения пожарной команды; на те же деньги, которые раньше тратились, организация пожарного теперь была совершенно другая: при лучшем надзоре появилась возможность содержать пожарную команду наподобие городских, - и не только не увеличился расход, но существовала огромная экономия до 300 - 400 руб. из тысячи-рублевой ассигновки. Пьянство народное оказалось возможным уничтожить, уничтожив причину народного пьянства. Для этого нужно было только одно сделать [ ZT. тут Жеденов впадает в примитивизм ] - заменить лиц, которые были заинтересованы в народном пьянстве, общественной виноторговлей, которая не заинтересована. Общественная виноторговля была открыта красноярским обществом еще 21 год тому назад, в 1874 году, и обратила на себя внимание правительства своими результатами, и об этом было публиковано в “Правительственном Вестнике”. В 1892 году виноторговцы устроили стачку и предложили ничтожную сумму за право виноторговли, напр., красноярскому обществу, в котором восемь тысяч жителей, предложено было виноторговцем 700 руб. Тогда на сходе красноярским обществом решено было сделать так, как было двадцать один год назад, т. е. открыть общественную виноторговлю. Я изъявил полное сочувствие и обещался принять все меры к тому, чтобы торговля шла правильно. Это действие красноярского общества послужило для меня указанием, как прекратить народное пьянство, и послужило толчком к открыто общественной виноторговли во всем моем участке, где в течении года не осталось и одного виноторговца. Вся выручка была назначена крестьянами на уплату повинностей за исключением некоторой части ее, назначенной на содержание бедных или на усиление канцелярии. В течении трех лет, пока существовала общественная виноторговля, ежемесячно и ежегодно составлялись отчеты по форме, которая была опубликована и объявлялась на сельских сходах. Ежемесячно и ежегодно ревизовалась виноторговля. Но лица, заинтересованные в виноторговле, лишившиеся огромных доходов благодаря тому, что их изгнали из этого участка, были недовольны и всегда возбуждали общественное мнение тем, что общественные доходы по всей вероятности не идут на те потребности, на какие следует. Потому были всегда назначаемы учетчики, которые ревизовали ежегодно. За первый год получилось 3,000 руб.; за второй год - 4,600 руб. и за трети год - 5,000 слишком. Первый год был распределен доход по наличным душам, которых около 4,000. Второй год крестьяне сами назначили на ремонт церквей; a третий год должен был распределиться в то время, когда я находился в Петербурге. Каждый крестьянин получал деньги под расписку, а у кого эти деньги шли в зачет податей, те получали податные книжки. Таким образом были соблюдаемы до возможной точности все формальности, какие требуются. Губернское присутствие и податное присутствие постоянно ревизовали общественную виноторговлю, так как она интересовала всех и явилась синонимом казенной продажи вина. Акцизное правление тоже постоянно ревизовало. Затем остаются сиротские приюты. Масса нищих не могли не обратить на себя мое внимание, так как крестьяне постоянно указывали на то, что им нет возможности жить при постоянно увеличивающемся воровстве и главным образом воровстве детском. Если взглянете на хронику воровства с 91 года, вы увидите, что оно сильно увеличилось. В 91 году был неурожай и масса народа обнищала, на сиротах деревенских отразилось это в особенности тяжело. Одновременно последовало распоряжение правительства о том, чтобы обратить внимание на положение крестьянских сирот и принять меры к улучшению этого положения. Следовательно на моей обязанности, как администратора, лежало привести в исполнение распоряжения правительства. Но у крестьян не было средств, потому был отыскан источник, называемый сиротским капиталом: в волостной кассе принимается на хранение сиротски капитал - после смерти крестьянина имущество продается и до совершеннолетия сирот деньги, вырученные от продажи имущества, хранятся в волостной кассе. Сиротам они платят по 4 коп. на и рубль %-тов, а сами получают по 6 коп. Этой разницы в % по 2 коп. с рубля в течении 50-ти лет накопилось 5,000 - 7,000 руб. в каждой волости. И мне было указано, что вот имеется капитал, который служил только источником обогащения для лиц, нечистых на руку, и было предложено отдать этот капитал сиротам. Крестьяне согласились и постановили употребить этот капитал на выстройку домов для крестьянских сирот, вместе с тем постановлено приучать их к занятиям крестьянским, т. е. к землепашеству и ремеслам, чтобы они впоследствии могли добывать себе средства к жизни. Мы стремились добиться того, чтобы все расходы на приюты покрывались бы работами сирот. Раньше этого нельзя было добиться, но как только приюты сделали шаг вперед, сейчас улучшилось сельское хозяйство и получилась возможность вести хозяйство таким образом, что оно покрывало все расходы, и на третий год они доказали, что все расходы на приюты были покрыты хозяйством, оставалось только жалованье учителям, мастерам и т. д. В то же время приюты служили и школами грамотности и сельского хозяйства и ремесел. Таким образом эти школы-приюты могли иметь существенное значение, но с крестьян никогда решительно ни одной копейки не взыскивалось на содержание приютов. В корреспонденции “Недели” я читаю, что содержание пожарных команд стоило ежегодно 3000 руб., тогда как, напротив, экономии было 500 руб.; что содержание сиротских приютов стоит десятки тысяч рублей и крестьяне разорились; что виноторговля общественная дает огромный доход, но он идет неизвестно куда; что крестьяне желали обратить его на уплату повинностей, но земский начальник был такой изувер, что эти все доходы употреблял неизвестно куда, и крестьяне бедствовали и готовы были переселиться в Сибирь. Такова была статья в “Неделе”. Я счел своею обязанностью

Клн. 767

объяснить положение, тем более, что я видел, кто написал ту корреспонденцию, - восхвалялось то время, когда давалось виноторговцами 4000 руб., между тем как не 4000 р. предлагаюсь, а только 700 руб. Затем указывалось, что в мое отсутствие крестьяне передали виноторговлю за сумму около 4 000 руб., между тем как они взяли только и 500 руб. Что же мне было делать? - Возражать и указать ложность корреспонденции? Но, в ней одна фраза была такая, которая помешала мне поместить возражение. Там сказано, что земский начальник уговаривал крестьян открыть общественную виноторговлю для примера на полгода и они впоследствии уж узнали, что приговор составлен на год. Дальше говорится, что доход девается неизвестно куда, а еще дальше - что избирали крестьяне учетчиков, а земской начальник не допускал учетчиков к ревизии. Таким образом является, что земской начальник, желая воспользоваться доходами, обманывал крестьян - они общественную торговлю открыли, и доходов нет! Я взглянул на эту фразу так, что корреспондент увлекся, так как в последнее время часто встречаются нападки на институт земских начальников, тем более “Неделя” отличалась всегда нападками, часто несправедливыми и ложными, на институт земских начальников. “Неделя” считается со времени основания своего очень порядочной газетой, вот только в последнее время она стала терять свою репутацию в этом отношении, но прежнее обаяние ее осталось как порядочной газеты и я решился обратиться к благородству лиц, которые заведуют редакцией, и объяснить им истинное положение, объяснить, что они стали в неловкое положение, поместив ту корреспонденцию и задев личность человека, который для них ровно ничего не сделал и только заботился о благе общественном. Я опасался, что редакция “Недели” может мне отказать, потому решился действовать двояким путем: идти неофициальным путем, путем знакомых и объяснить редактору ошибку, и официально идти самому объясняться, так как посредством опровержения нет никакой возможности выяснить положение при существовании этой фразы. Если умолчать о ней, значит признать, что это все верно, а опровергать ее я находил для себя неприличным - это раз, а во-вторых, все мои подобные заявления были бы недоказательны; если бы кто и прочитал подобное возражение, он сказал бы, что этого недостаточно, нужно проследить, насколько это правильно. Поэтому я обратился к капитану Анненкову с просьбою, так как он знаком с редактором “Недели”, пойти и объяснить ему, что корреспонденция неправильна и что я желал доказать, опровергнуть, но мне мешает фраза, в которой задета моя личная честь. Я полагал, что редактор вовсе не хотел задевать мою личную честь, и что это сделано нечаянно, по увлечению, потому и хотел просить снять вопрос о моей личной чести с очереди, просить напечатать, что фразу такую-то мы берем назад. Никакого больше извинения я никогда не требовал ни в этот раз, ни в последний. В то же время считал нужным объяснить им, что я не был вовсе на том сход, который постановил открыть общественную виноторговлю, и что сход сделал то помимо всякого моего влияния - словом, раскрыть закулисные стороны этого дела и представить доказательства фальшивости корреспонденции. Вместе с тем, я обратил внимание г. Анненкова на то, что фраза так написана, что к суду некого прилечь. Они пишут “мужики говорят” то-то. Так что редакция всегда может сказать: “так говорили мужики, это не мы вас обвиняем”, а какие мужики, где говорили, кому - это ничего не известно. Первые тут заинтересованы кабатчики, они могут показать - да, мужики говорили, мы слышали. Затем, если бы и возможно было привлечь за клевету, то нужно подать заявление прокурорскому надзору, затянется следствие и пройдет год, два, три, пока суд вынесет решение - клевета это или нет, а в течении этого времени мое имя будет запачкано. Я просил г. Анненкова объяснить все это редактору и просить взять назад эту фразу, и просите, говорю, чтобы они добавили: “мы сожалеем о том, что эта фраза была напечатана”, но если будут упрямиться, то пусть этого не печатают, только назад эту фразу пусть возьмут, тогда я буду считать вопрос личный поконченным, тогда я перейду на общественную почву и докажу, что личность моя играла тут роль, которая ей предназначена по закону. Самое заглавие корреспонденции указывало на то, что был бунт. Действительно, был бунт, но из-за передела на 12 лет, а вовсе нe из-за общественной виноторговли и из-за тенденции, что виноват земский начальник. Одновременно просил я и другого знакомого пойти в редакцию “Недели” и официально предложить взять назад эту фразу, что иначе я считаю это за личное оскорбление и что я могу примириться за личное оскорбление только судом чести, потому что за оскорбление чести вести к мировому я не могу по понятиям того общества, к которому я принадлежу. Прихожу домой и застаю письмо г. Анненкова о том, что г. Меньшиков не только не желает опровергать, но не желает даже дать мне объяснение - ни на какие компромиссы идти не хочет, и что он против меня чем-то возбужден. Тогда мне оставалось действовать так, как было решено мною раньше. Я отправился к одному знакомому и просил пойти в редакцию “Недели” и объяснить, что г. Жеденов считает себя оскорбленным этой фразой и если они ее не возьмут назад, то он принужден будет расквитаться судом чести. Знакомый обещал то сделать и поехать в редакцию “Недели”. Он поехал, но не

Клн.768

застал в редакции г. Меньшикова, ему было назначено приехать на следующий день, в 4 часа. Я приезжаю к нему в 12 часов в тот день, когда назначено было свидание в 4 часа. Он под разными предлогами довел до 3 часов (а ехать далеко), потом говорит, - мне не хочется впутываться в это дело. Я указываю ему, что он время затянул надолго, что теперь я не успею никого просить. Да, поезжайте, говорить, сами. Я решаю ехать сам, но я слышал от г. Анненкова, что г. Меньшиков - человек не особенно деликатный на словах и желчный, может сказать что-нибудь такое, что я не пойму, может выйти недоразумение, а в таком положении, как я был относительно того, что я добивался, чтобы мои приюты были приняты в ведомство Императрицы Марии, а тут скажут, да он скандалит. И как раз только перед этим был у меня разговор с одним редактором газеты. Я просил его поддержать сиротские приюты и написать в газетах о том, что на сиротские приюты с крестьянских обществ ни одной копейке не взыскивается. Он мне и сказал: знаете, вот опять напечатана статья, где говорится как раз обратное. Таким образом мне нужно...

Предс. Виноват, о какой статье вы говорите?

Жеденов. О той же самой - в “Неделе” - доказать, что не десятки тысяч стоят сиротские приюты, а содержатся на особый капитал. Знакомый мой, несмотря на все просьбы и на указания, что я могу не сдержать себя, отказался ехать, и я волей-неволей должен был отправиться один. Но дорогой я вспомнил случай, который был с одним присяжным поверенным в Саратове. Одна газета напечатала о нем статью, он пришел объясниться, а они зовут швейцара и выгоняют его в шею. Я думаю, лучше обезопаситься, заезжаю домой, беру револьвер, приезжаю в редакцию и спрашиваю, могу ли видеть редактора. Барыня отвечает, что редактора нет, он заграницей. Я говорю, я знаю - я слышал от Анненкова, что Меньшиков заведует редакцией. Могу ли видеть г. Меньшикова? Говорят, его нет, предлагают подождать. Я присел подождать, но вспомнил, что нужно постараться избежать столкновения, уговорить Меньшикова и привлечь на свою сторону лишнего человека, я спросил нет ли еще кого-нибудь в редакции, - говорят, есть г. Накрохин, его вызывают, я начинаю с ним говорить, указываю на то, что нужно написать опровержение, но мне мешает фраза о личном оскорблении. Он относится внимательно к моим словам, соглашается, что эта фраза оскорбительна, что газета “Неделя” могла касаться моей общественной деятельности, но не имела права касаться моей личности, которая на страницах газет не должна появляться, и сказал, что редакция исполнит мою просьбу, возьмет назад эту фразу и до суда никогда дела не допустит. Я ему объяснил сущность своего дела, объяснил, что корреспонденция написана вероятно лицом, которое желало повредить успеху моего дела в Петербурга. Он выразил свою готовность содействовать этому делу. Я подтвердил, что личное оскорбление лишает меня возможности писать опровержение, он подтвердил мне, что редакция “Недели” обязана исполнить вашу просьбу, что такую-то фразу они берут назад, я, говорит, передам об этом г. Меньшикову, я и сам бы сказал, что возьму ее назад, но раньше, чем переговорю с г-ном Меньшиковым, я не решаюсь, и просил меня придти через полтора часа, когда г. Меньшиков придет для просмотра корректуры следующего номера газеты, Я успокоился словами г. Накрохина, поблагодарил за внимание и вышел. Но на лестнице я вспомнил о том, что - ну, как Меньшиков не согласится, лучше предупредить всякое столкновение. Возвращаюсь назад, и в присутствии прислуги Сеньки, парня лет 20-ти, говорю г. Накрохину: “Вы лично передайте обо мне г. Меньшикову и скажите, - если он не желает удовлетворить мою законную просьбу, то пускай он меня и не принимает, а назначит место, куда мои друзья могут приехать переговорить о дуэли”. Он посмеялся, говорит, разве мы можем доводить людей до подобного дела. Мы на это не имеем права. В те полтора часа, которые оставались до свидания с г. Меньшиковым я хотел вернуться домой, положить револьвер, который мне сильно мешал, но рассчитал, что я не успею вернуться к сроку, и зашел в один дом, куда получил накануне приглашение придти на другой день, переговорить об устройстве сиротского приюта, такого же, как я устроил в Камышинском уезде. В семь часов являюсь в редакцию “Недели”, спрашиваю, приехал г. Меньшиков? - Приехал. - Доложите обо мне. Слуга говорит, пожалуйте, они вас ждут. Я вполне покоен что недоразумения все кончились, - после слов г. Накрохина, что будет сделано все, что я требовал, я был спокоен за исход дела. Вхожу, г. Меньшиков спрашивает: “что вам угодно?”. Это меня удивило - человеку должен был сказать Накрохин, говорил Анненков, а он спрашивает, что угодно! Сразу я почувствовал, что теряю хладнокровие от вопроса, который предложен неделикатным тоном. Он предложил мне присесть, я сказал ему, что желаю написать опровержение, но мне мешает эта фраза. Он просил меня подождать, пока кончить дело с дамой, которая сидела тут же около стола и которая присутствовала при разговоре моем с г. Накрохиным. Уж это было вечером, горела лампа. Г. Меньшиков видимо ждал, когда уйдет эта дама и не дождавшись, обращается ко мне снова. Я говорю - возьмите эту фразу назад, вы ее допустили по ошибке. Он опять взглянул на эту даму, видимо его стесняло ее присутствие. Затем

Клн. 769

спрашивает меня, зачем же вам нужно снять эту фразу с очереди? Я говорю: потому, что она обвиняет меня в совершении подлога и в том, что я присвоил себе деньги, получаемые от общественной виноторговли и не допускал учетчиков. Я вам докажу все это, только снимите с очереди вопрос о моих нехороших действиях. Он несколько подумавши, говорит: “Я знаю корреспондента, который прислал эту статью, очень хорошо и верю, что вы этот подлог сделали”. Как он это сказал, я потерял хладнокровие и едва сдержал себя от могущего выйти недоразумения и принял все меры к тому, чтобы овладеть собою. Я внушал себе, когда ехал первый раз в редакцию, быть возможно корректным, чтобы не дать повода ни к малейшему недоразумению, потому если бы это оскорбление было сказано в первый мой приезд, я, может быть, не так бы взволновался, но когда оскорбление оказалось совершенно неожиданно после того, как я был уверен за исход дела, я только одно мог сказать: “когда мои друзья могут к вам приехать?” На это он отвечает взволнованным голосом: “успокойтесь, присядьте”. Прошло несколько секунд, в течение которых он только и говорил эти слова, прибавляя в то же время: “мы сделаем все, что можно”. Я думаю, что человек идет на примирение, сдерживаю себя, сажусь. Он мне предлагает: “Так вы напишите, что подлога не делали и деньги не присвоили, а мы напечатаем”. Я говорю: “Если бы заявление мое и имело бы какое-нибудь значение для общества, которое вы взволновали помещением этой и многих подобных фраз, то было бы неприлично моему достоинству оправдываться в совершении преступления позорящего характера”. Он отвечает: “Что же тут такого особенно неприличного?”. И в таком виде идет разговор. Я говорю: “Еще раз прошу - возьмите эту фразу, и вопрос будет кончен”. - “Нет, я не хочу этого”. Тогда я на пол дороге к двери говорю, когда же мои друзья могут приехать к вам... В это время вспоминаю, что здесь сидит дама г-жа Неаполитанская, тогда я обращаюсь к ней и прошу ее уйти. Затем обращаюсь снова к г. Меньшикову и говорю: “Укажите мне место и час, когда мои друзья могут приехать к вам”. Он спрашивает меня саркастическим тоном: “А на что это вам?” - “Разве вы не понимаете, разве вам не передавали? Я предлагаю вам расквитаться за оскорбление судом чести”. Г. Меньшиков отвечает: “В редакции“Недели” дуэль не принята”. Я говорю, что же мне делать с вами? Вы нанесли оскорбление, которое может быть смыто только судом крови, не могу тащить вас за это к мировому. Я предлагаю способ дать мне удовлетворение, вы не даете. Он говорить: “А вы зачем меня вызываете, - я не редактор, вы редактора вызывайте”. - Но, вы знаете, что г. Гайдебуров заграницей, вы заведовали редакцией газеты, когда корреспонденция была напечатана. - “Обратитесь к суду!” - Кого же я буду привлекать к суду? - “Ведь мы напечатали только то, что мужики говорят, мы за это не ответственны”. Весь этот разговор волновал меня все более и более. В то время, когда произносились эти слова, я слышу в коридоре неопределенные звуки “скорее, зовите, беги”, которые мне сказали, что сзывается прислуга. Я опускаю руку в карман, берусь за револьвер и кричу им: “Не подходите, дайте кончить разговор!”. Они остановились. Я когда говорил, у меня был раздраженный голос, что и дало повод к вызову прислуги. Я говорю: “Мои требования нисколько вас не унижают, напротив, - вы выставляете рабочий класс знаменем защиты, знаменем добра, а сами оскорбляете человека. Я ночи не сплю, я болею из за этого, злейше враги мои никогда не позволяли себе оскорблять меня в подобных вещах!”. А он, увидя людей, которые вошли в комнату, то взглянет на них, то на меня, и говорит: вы напишите, что нет подлога. Я говорю, - вы обязаны это сделать. В это время в этой комнате люди стали собираться больше и больше, человек десять или двенадцать, и каждый раз как они входили, я должен был говорить им: “Не входите, я могу убить вас, вы видите у меня револьвер!”. Этими угрозами я заставлял стоять около двери, но они все ближе подвигались. Около меня сзади стояла этажерка, к которой подвигались люди. Я помнил последний момент этой трагедии: в то время, когда я объяснялся, я заметил, что люди приблизились уже совсем к этой этажерке. Я кричу: “Я могу убить его или вас, видите у меня револьвер!”. И говорю ему снова: “Я требую от вас так мало; не требую даже извинения, хотя имею на то полное право”. Он, бледный, отвечает мне: “Я извиняюсь перед вами”. В этот момент я вижу, что-то блеснуло в моих глазах; мне показалось, что человек хочет накинуться на меня. В это время происходит выстрел. Когда произошел выстрел, я остолбенел - тут швейцар, люди, Меньшиков сидит и говорит, обращаясь к тем лицам, которые собрались: зачем вы сюда пришли? Потом, посидев минуту, встал и пошел, пошли и за ним и другие. Отчасти я был доволен тем, что никто не задет, что выстрел мимо прошел. Когда они ушли, - и я решаюсь уйти тоже из комнаты, затем мне показалось, что желают составить протокол о нарушении общественной тишины редакции. Через некоторое время входит пристав и говорит, что произведенным мною выстрелом г. Меньшиков ранен, но что он не желает возбуждать дела. Я говорю, что я выстрела не производил, выстрел произошел нечаянно, а я никакого намерения ранить его не имел. Тем и кончилось дело. После этого я узнал, что по поводу приговора, о котором говорится в корреспонденции “Недели”, приезжало в Красный

Клн. 770

Яр лицо и обращалось к крестьянам с такого рода просьбою: “Поддержите г. Меньшикова и скажите, что вы давали приговор на полгода, а он оказался написанным на год; этот приговор необходим для подтверждения корреспонденции”. Но крестьяне заявили этому лицу, что приговор написан без срока. Вот все, что я имел сказать.

Предс. Подсудимый, я напоминаю вам, что вы имеете право давать объяснения ко всем свидетельским показаниям, личным и оглашенным, и на вопросы, которые будут с моей стороны вам предлагаться, вы имеете право не отвечать, если не пожелаете. Но в настоящее время, в виду ваших объяснений, которые даны прежде судебному следователю и занесены в обвинительный акт, я хотел спросить - настаиваете ли вы на том объяснении, которое теперь даете, или поддерживаете прежнее объяснение? Вы сейчас заявляете, что у вас что-то блеснуло в глазах и вы увидели, что тут стоить швейцар, так что вы до выстрела швейцара не видели?

Жеденов. Нет, видел. В то же время я никого не видал, кроме Меньшикова. Я видел только - какие-то силуэты выступали. Я помню, что несколько раз говорил - не подходите, а что эти личности были мужчины или женщины, которые подходили к этажерке, я не видел.

Предс. Несколько человек было?

Жеденов. Да, группа - человек 8 или 10. Я сперва дал показание такого рода, что лично швейцару говорил - не подходите или уходите, но говорил ли я это швейцару или другим, я сказать не могу.

Предс. В первоначальном вашем объяснении, которое занесено в обвинительный акт, так говорится, что вы обращались к швейцару, предупреждая его не входить, теперь же вы говорите, швейцара увидали после выстрела. Я и хочу установить, которое объяснение более справедливым представляется.

Жеденов. Я только тогда мог выяснить, где швейцар, где сотрудник, когда все пришли в нормальный порядок.

Предс. Все лица удалились?

Жеденов. Все. Тогда моментально после выстрела все мое возбуждение прошло.

Предс. Затем в ваших объяснениях, которые были даны на предварительном следствии и занесены в обвинительный акт, вы не указывали, что г. Меньшиков говорил фразу, о которой вы теперь говорите. Теперь вы говорите, что он сказал вам: “Напишите, что подлога не совершали и мы поместим”. Вы на такие слова не указывали.

Жеденов. Нет, я думаю, что говорил это и тогда.

Предс. В обвинительном акте значится, что он предлагал вам составить вместе опровержение и напечатать, даже указывал, что редакции известен корреспондент, как человек правдивый, достоверный, но не то, чтобы он говорил вам эту фразу, что нам сообщил корреспондент, известный редакции, и что я ему верю, что вы совершили подлог.

Жеденов. Показание я писал сам - весьма возможно, что письменно нет возможности передать так, как на словах.

Предс. То время было ближе к происшествию, вы лучше помнили.

Жеденов. Следователь мне говорил - вы на суде все скажете.

Предс. Это когда шел вопрос о различных приютах и пожарных командах, которые не имеют отношения к делу, но в отношении выстрела он не мог этого говорить; он не мог говорить о не помещении выражения, о котором вы теперь говорите и которое может иметь существенное отношение к делу.

Прокурор. Где жил подсудимый, когда совершилось преступление?

Жеденов. На Казанской улице, в меблированных комнатах.

Прокурор. Затем позвольте сделать заявление гг. присяжным заседателям по поводу прочтенного показания г. Меньшикова. Так как все прочтенные показания труднее запоминаются, чем показания, выслушанные здесь на суде - устные, то я, придавая показание г. Меньшикова существенное значение, желал бы напомнить вам некоторый места и сопоставить их с объяснением, которое давал обвиняемый. Выводы, толкования и разъяснения я о том, кто говорить правду, Жеденов или Меньшиков, в настоящее время я не имею права делать, да и не имею материала; они будут сделаны на основами всего судебного следствия. Я просил бы вас запомнить то только, что разноречит в показаниях этих двух лиц. Я просил бы запомнить, что по объяснению г. Меньшикова Жеденов начал с ним разговор в раздраженном тоне еще до того, как Меньшиков успел что-нибудь ответить ему на заявленное требование; затем запомнить, что по словам свид. Меньшикова, Жеденов требовал от него именно извинения, а не опровержения, я просил бы запомнить, что в ответ на это требование Меньшиков, как он говорит, неоднократно предлагал Жеденову написать опровержение и вместе с тем доставить доказательства, подтверждающие справедливость опровержения, и обещал, что в таком случай все будет сделано со стороны редакции; если редакция убедится в неосновательности корреспонденции, то она напечатает извинение. Вот это обстоятельство в показаны г. Меньшикова я просил бы вас, гг. присяжные заседатели, сопоставить со всем, что говорил сейчас обвиняемый, и в особенности с тем, что он сказал теперь, в первый раз, - что

Клн. 771

Меньшиков сказал, что он верит в совершенный им подлог. Затем из остальных объяснений г. Меньшикова просил бы вас запомнить, что, по словам г. Меньшикова, Жеденов вынул из кармана револьвер еще до момента, когда в комнату вошли люди, что он прицеливался в г. Меньшикова, и в последующий момент Жеденов, целясь в г. Меньшикова, стреляет в него в упор и попадает в левую руку.

Защитник. С тою же целью - чтобы лучше осталось в вашей памяти, я прошу вас запомнить, что г. Меньшиков показал, как было прочитано, что г. Жеденов вел разговор в раздраженном тоне, но в вежливых выражениях. Заметим, как видно из обвинительного акта, г. Меньшиков сказал, что редакция ничего не имеет против письменного возражения, если возражение будет достаточно основательно. В другом месте сказано, что так как корреспонденция доставлена лицом, которому редакция вполне доверяет, и что кроме того достоверность корреспонденции подтверждается и другими, имеющимися в редакции сведениями - я прошу это сопоставить с тем, что говорить г. Жеденов.

Предс. Чтобы яснее напомнить вам показания г. Меньшикова, я часть их прочитаю. Читает: - “Жеденов требовал, чтобы редакция напечатала извинение и добавила, что она была введена в заблуждение. Он ответил, что редакция “Недели” ничего не имеет против напечатания возражения, если возражение будет основательно. Жеденов заявил, что, по званию дворянина, он не считает возможным входить в объяснения”. Далеe говорится “В ответ на мое предложение о том, что редакциею будет сделано все, что не противоречит ее достоинству, Жеденов выхватил револьвер и заявил, что меня убьет, и требовал, чтобы г-жа Неаполитанская и сбежавшиеся на крик Жеденова дамы отошли из под выстрела”.

Защитник. Позвольте также восстановить в вашей памяти, что до вынутия револьвера г. Жеденов вызывал г. Меньшикова на дуэль, он отказался.

Прокурор. После вызова на дуэль г. Меньшиков предлагал ему совместно обсудить дело.

Предс. Г. Меньшиков говорит, что он отказался от дуэли, и сказал, что это противоречит его нравственным убеждениям, просил успокоиться и совместно обсудить возражение.

Читают статью “Красноярский бунт” в № 10 газеты “Неделя”.

Защитник. Я просил бы вас, гг. прис. заседатели, запомнить фразу, на которую указывает г. Жеденов, задавшую чувство личного оскорбления: “По словам крестьян, земский начальник уговаривал их открыть общественную виноторговлю на полгода, а виноторговля продолжалась три года”. В другом месте говорится, что крестьяне по той простой причине желали отдать кабаки, что не знали сколько у них получается дохода от общественной виноторговли и куда этот доход девается.

Прокурор. Я прошу также запомнить, что там говорится, что крестьяне были недовольны тем, что доход с общественной виноторговли употребляются земским начальником не на то, на что хочет сельское общество. А в конце корреспонденции говорится о том, что в конце концов учет был произведен и по учету оказалось, что деньги тратятся не на тот предмет, - о злоупотреблениях, присвоении и растрате нет ни слова.

Предс. Г. пристав, пригласите свидетеля Гайдебурова.

До след. № .

“Неделя” 1896 № 25. Стл. с 796

Дело Жеденова.

(См. № 24 “Недели”).

Приводим пропущенное в предыдущем номере письменное показание г. Меньшикова:

20 марта сего года, около 7 часов вечера, я приехал в редакцию газеты “Неделя”, где я в то время заступал место редактора Гайдебурова, уехавшего заграницу. Секретарь редакции Мазаев сообщил мне, что незадолго до моего приезда в редакцию являлся назвавшийся земским начальником Жеденовым для объяснений по поводу напечатанной в № 10 газеты “Неделя” корреспонденции из с. Красного Яра, Камышинского уезда, о деятельности его, Жеденова, как земского начальника. Я занялся беседой с вдовой титулярного советника Неаполитанской, поместившись с ней в так называемой редакционной комнате. Через несколько минут в ту же комнату вошел Жеденов, которого я попросил обождать, пока напишу письмо для Неаполитанской; Жеденов присел у письменного стола, стоящего у окна комнаты, я же сидел у большого письменного стола, помещающегося у правой стороны комнаты. Окончив письмо, я заявил Жеденову, что готов его выслушать. Жеденов раздраженным тоном, хотя и в вежливых выражениях, стал объяснять, что помещенную в № 10 газеты “Неделя” корреспонденцию из Камышинского уезда, под заглавием “Красноярский бунт”, в коей представлена в извращенном виде деятельность его, как земского начальника, он считает крайне оскорбительной для себя, в особенности же задевает его честь, как дворянина, фраза корреспонденции: “По словам крестьян, земский начальник уговаривал их, например, открыть общественную виноторговлю только для пробы, на полгода, но впоследствии они узнали, что приговор составлен на целый год, и затем эта торговля продолжалась, против желания общества, целые три года”. Жеденов потребовал, чтобы редакция в ближайшем номер газеты напечатала извинение перед ним, заявив, что она была введена в заблуждение. Я ответил Жеденову, что редакция ничего не имеет против напечатания ею письменного возражения Жеденова по содержанию оскорбившей его корреспонденции, если возражение это будет основательно. Жеденов заявил, что по званию дворянина он не считает возможным входить в какие-либо объяснения по поводу корреспонденции и настоятельно требует извинения со стороны редакции. Я заметил, что редакция готова извиниться, если ей будет доказано, что она введена в заблуждение, но что упомянутая корреспонденция доставлена лицом, которому редакция вполне доверяет, и что, кроме того, достоверность корреспонденции подтверждается другими, имеющимися у редакции, сведениями. Тогда Жеденов встал со стула и, сильно возвысив голос, заявил, что в таком случае, за нанесенное ему корреспонденцией оскорбление он вызывает меня, как заведующего в данное время редакцией, на дуэль и просит прислать секундантов; на это я заявил Жеденову, что вызова на дуэль я принять не могу, так как это идет в разрез и противоречит моим нравственным убеждениям; прося Жеденова успокоиться, я предложил ему обстоятельно объясниться и совместно обсудить вопрос, уверяя, что редакцией будет сделано для его удовлетворения все, что только совместимо с ее достоинством. В ответ на мое предложение Жеденов, выхватив револьвер и прицелившись в меня, заявил, что в таком случае он меня убьет, и потребовал, чтобы присутствовавшая в редакционной комнате г-жа Неаполитанская и сбежавшиеся на крик Жеденова дамы, занимавшиеся в редакции, которые также просили его успокоиться - отошли из под выстрелов, так как он может попасть в них; вслед за этим Жеденов, продолжая целиться в меня, выстрелил в меня почти в упор и прострелил мне левую руку. Почувствовав боль, я вышел из комнаты, в которой остался один Жеденов. - Был ли в это время, когда Жеденов выстрелил в меня, в комнате швейцар Осип Чернявский, я совершенно не заметил, почему ни утверждать, ни отрицать этого обстоятельства не могу. Жеденова я раньше совершенно не знал и в тот день видел его в первый раз. До моего личного объяснения с Жеденовым, дня за два за три до этого, ко мне являлся по просьбе Жеденова объясняться по поводу той же корреспонденции знакомый его, Анненков, которому я точно также заявил, что редакция готова поместить возражение, если оно будет достаточно основательно. Как я узнал от второго секретаря редакции, Прокофия Егоровича Накрохина, Жеденов являлся в тот же день около 4-х часов дня в редакцию с заявлением о желании объясниться с ответственным редактором.

Упомянутая выше вдова титулярного советника Неаполитанская проживает на углу Кронверкской и Оружейной улиц, д. № 1-11, кв. 5 * Постоянное ее местожительство в Екатеринославе, почему она и не явилась на суд за дальностью расстояния. Ред.

Продолжаем изложение заседания.

Входит свидетель Гайдебуров.

Предс. Г. Гайдебуров, будьте любезны, расскажите все, что вам известно по этому делу. При этом я просил бы вас коснуться ближе обстоятельств, которые предшествовали моменту преступления.

Гайдебуров. Я не был очевидцем преступления, так как находился в то время заграницей. Я уехал заграницу недели за две до происшествия - в начали марта.

Предс. Так что № “Недели” от 10 марта вышел без вас?

Гайдебуров. № этот вышел в мое отсутствие, но корреспонденция была принята мною недели за три до напечатания. Я ее долго держал, чтобы подробнее рассмотреть и точнее проверить. Автор корреспонденции находился в Петербурге и неоднократно лично являлся в редакцию, но к сожалению я не говорил с ним, потому что он приходил не в приемные часы и я бывал очень занят и никого не принимал. Корреспонденция была написана почти в том виде, как напечатана, удалены только все подробности, имеющие не фактический характер. Я должен сказать, что к подобным корреспонденциям я вынужден относиться с крайней осторожностью, так как именно против земских начальников я получаю настолько большое количество подобных сообщений, и они настолько однообразны, что приходится печатать только наиболее выдающиеся и наиболее достоверные сообщения, причем особенно принимать в соображение личность автора. В данном случае автор корреспонденции есть лицо, занимающее независимое положение и не причастное никаким местным интересам. Это лицо совершенно интеллигентное и дало такие объяснения, которые прямо указывали на массу подтверждений корреспонденции. Автор, между прочим, ссылался на целый ряд газетных сообщений, предшествовавших его сообщению. Мы и сами в редакции неоднократно обсуждали все это дело и читали эти статьи. У меня даже сейчас есть с собой несколько №№ газет, в которых говорится об этом, между прочим № “Русских Ведомостей”, где еще ранее появилось сообщение, цитировавшее жалобу, которую подали крестьяне, кажется, министру внутренних дел. В этой жалобе объяснялось, что в одном приюте содержались всего две девочки, и каждая девочка обходилась по 552 рубля в год. Но г. Жеденов поместил в “Новом Времени” опровержение. Это опровержение цитировалось “Русскими Ведомостями”, оно было очень пространно, однако возражение фактическое было только против цифры, приведенной “Русскими Ведомостями”; но “Русские Ведомости” отвечают, что цифры эти указаны в документе официальном - в жалобе крестьян. Затем приводились еще другие подробности, из журнала комиссии, которая была организована земским собранием для рассмотрения деятельности г. Жеденова. Имея в виду эти сообщения, личность автора корреспонденции, подробные указания на данные, которые ее подтверждают, я решил, что корреспонденция должна быть напечатана. И тем не менее я откладывал печатание, выжидая возможности еще подробнее рассмотреть это дело. К тому же мне было неприятно печатать в высшей степени серьезное обвинение. Напр., в корреспонденции утверждалось, что г. Жеденов обещал крестьянам завести общественную виноторговлю на полгода, а что приговор оказался написанным на один год, продолжалась же общественная виноторговля три года. Относительно этого у меня есть документ, свидетельствующий, что действительно г. Жеденов предлагал крестьянам на полгода открыть общественную виноторговлю, они не согласились. Тогда он приказал им молчать. Потом сказал: “Вы молчите, значить вы согласны”. Этот факт был уже новый, он меня несколько останавливал, Уезжая заграницу, я оставил две пачки приготовленных к напечатанию статей; одну пачку я оставил в распоряжение г. Меньшикова, которому я поручил заведовать газетой в мое отсутствие. Там была часть статей мною не просмотренных; в другой пачке были статьи, которые были предназначены к печатанию, но которые не имели спешного характера. В этой второй пачке находилась и статья о “Красноярском бунте”.

Предс. В числе статей, вами просмотренных, но не требовавших поспешности?

Гайдебуров. Да. Хотя корреспондент просил поскорее ее пустить, говорил, что крестьяне стонут, изнемогают, что им тяжело, что они задолжены, - но я придавал этой статье большее значение, кроме местного - общественное значение, потому что находил в ней некоторые оригинальные и важные черты. Обыкновенно корреспонденции против земских начальников содержат чисто отрицательные действия, а тут как будто старались устроить что-то, но способы, к которым прибегали, вызывали противоположные результаты - волнения крестьян, стремление к переселению и т. д.; поэтому я считал ее не спешной. Если бы придавался этой статье чисто местный характер, с нею следовало бы поспешить. Я же видел в ней интерес, не связанный с данной минутой, оставлял совершенно в стороне личность г. Жеденова и потому предпочитал выжидать: с течением времени часто являются новые данные, дополняющие, разъясняющие, а иногда и исправляющие сообщения корреспонденции. Но во всяком случае можно было ее печатать, она была приготовлена, проредактирована, все лишнее и резкое было из нее удалено. Очень скоро после моего отъезда, в первом или во втором номере, корреспонденция эта была напечатана, и г. Меньшиков написал мне письмо, что хотя эта статья и была мною отложена к числу неспешных, но так как я ее читал и к печати одобрил, то он решается ее напечатать. Вот обстоятельства, касающиеся принятия этой статьи.

Предс. Когда вы узнали о происшествии?

Гайдебуров. Я получил телеграмму об этом во Флоренции. Я рассказывал это за табльдотом. Там нашлись лица, знавшие самого г. Жеденова. Их этот случай не удивил.

Предс. Кто были эти лица?

Гайдебуров. Одна дама помещица…

Предс. Из местных?

Гайдебуров. Да, из местных. Они не удивились... Едва ли удобно сообщать их отзыв… но они не удивились, они нашли, что этого всегда можно было ожидать.

Предс. Вы вернулись в Петербург и слышали, вероятно, подробности происшествия от г. Меньшикова?

Гайдебуров. Да. Я получал подробности и в письмах, а затем здесь г. Меньшиков неоднократно мне показывал, как все произошло. Конечно, я в первую же минуту, как с вокзала приехал к себе в редакцию, просил г. Меньшикова (он был в это время в редакции) показать мне, как все это было. Он мне сейчас же с малейшими подробностями показал, как все произошло. Это происходило в маленьком кабинетике, где он сидел за своим письменным столом; на первом месте от двери, около стола, где обыкновенно садятся посетители, сидела дама, как я потом узнал - г-жа Неаполитанская. Вследствие

Стл.799.

этого, г. Меньшиков просил г. Жеденова пройти в глубину комнаты, к окну. Г. Меньшиков встал, поставил ему стул, просил сесть, затем сел сам. Когда в конце беседы г. Жеденов убедился, что голословного отрицания недостаточно, что требуется фактическое опровержение, он разгорячился, встал и, с револьвером в руке, отошел на шаг (сидел он ближе к г. Меньшикову), чтобы вытянуть руку и удобнее целиться, как говорит г. Меньшиков, или чтобы г. Меньшиков не мог его схватить за руку, как объясняют другие. Г. Меньшиков стал его успокаивать, говорил: “не беспокойтесь, мы все уладим, напишите опровержение”. А он говорит: “Никаких опровержений! Я вас убью!” Тут услыхавшая крик г. Жеденова вошла моя матушка. Сначала она не заметила револьвера. Она увидела, что у него поднята рука, и думала, что он хочет ударить г. Меньшикова, испугалась, стала уговаривать г. Жеденова. Она женщина больная, а он кричит: “Уйдите вон! А то я убью не того, кого надо!”. Тут другие пришли, матушку увели скорее. В то время один из служителей при конторе догадался пойти за швейцаром, и кто-то крикнул: “зовите швейцара”. Когда г. Жеденов увидел, что входить швейцар, он поспешил выстрелить, сказав; “Вот вам!”. Г. Меньшиков в это время не шевелился, сидел в такой же позе, как раньше.

Прокурор. В какой поз сидел г. Меньшиков?

Гайдебуров. Так вот стояло кресло, стол, перед столом он сидел, левой рукой облокотившись на ручку кресла и несколько наклонившись к г. Жеденову. Жеденов сверху, стоя, выстрелил. Сам Меньшиков сохранил спокойствие, вышел и сказал: “меня ранили”; спрашивают “куда?” “Не знаю, но чувствую боль”. Опустил руку, и пошла кровь. Все время по общим отзывам г. Меньшиков говорил очень тихо, только слышны были какие-то вскрикивания посетителя. Сам он мне писал письмо относительно того, как он себя держал, так что у меня не возникает никакого сомнения относительно этого предмета. В первую минуту по получении телеграммы у меня естественно явился вопрос: насколько в этой истории было соблюдено достоинство редакции. Но даже люди нерасположенные к г. Меньшикову говорят, что он держал себя безукоризненно. Письмо он мне писал от 5 апреля (у меня есть оно с собою) по поводу разных текущих дел, причем об этом деле выражается так: “По совести скажу, что я вел себя в объяснениях с Жеденовым не постыдно. Если вам кто будет говорить, что я своею резкостью сам вызвал выстрел, - не верьте”. Он человек правдивый, и одного его утверждения для меня достаточно. Но сверх того, я еще знаю, что он человек чрезвычайно осторожный в вопросах здоровья: он мнителен и очень заботится о своем здоровье. Он был предупрежден, что приходил крайне взволнованный г. Жеденов, что можно ожидать какого-нибудь скандала, - как раз перед тем был целый ряд скандалов в нескольких редакциях. Поэтому у нас в редакции были напуганы возбужденностью г. Жеденова и боялись, чтобы это не было повторением истории с редактором “Гражданина”. Наконец, главной особенностью характера г. Меньшикова следует считать его свойство всецело охватываться овладевающим им настроением. А именно в то время, вообще в последний год, он особенно был поглощен мыслью о кротости, доброте, всепрощении; и потому никакой резкости от него в данное время нельзя было ожидать. Так что для меня, как редактора, не осталось никакого сомнения в том, насколько туг было соблюдено достоинство редакции: при ближайшем расследовании этого дела я в этом совершенно убедился.

Прок. Не заявлял ли вам г. Меньшиков, какое впечатление на него произвел выстрел - был ли он случайный или умышленно произведенный в него? Не было ли обстоятельств, которые бы указывали на то, что Жеденов целился в него?

Гайдебуров. Да, г. Меньшиков не раз жаловался мне, что г. Жеденов несколько минут продержал его под дулом револьвера! И держа револьвер перед грудью Меньшикова, кричал другим: “Уходите, а то в вас попадет!”. Никакого сомнения в том, что это был направленный на него выстрел, не возникало ни на минуту, да и не могло возникнуть. Сам г. Меньшиков, как и никто другой, нисколько в этом не сомневается.

Прок. Не объяснял ли Меньшиков вам, почему он не принял мер к самозащите? Он мог вскочить, броситься на Жеденова. Не объяснял ли он вам более подробно своего настроения?

Гайдебуров. Он считал нужным не сопротивляться в такую минуту, а убеждать словами, успокаивать, упрашивать, но не употреблять никакого физического воздействия, нисколько ему не мешать. С другой стороны, он человек слабый, болезненный, он чувствовал, что его движения будет достаточно, чтобы г. Жеденов в него выстрелил; он уверен, что если бы возгорелась борьба, то он был бы не ранен, а убит. Тут единственное, на что он мог рассчитывать, - какая-нибудь случайность. Когда он увидел, что Жеденов стоит перед ним с револьвером, он говорил: “Успокойтесь, мы напечатаем опровержение, мы извинимся, если мы неправы”. Г. Жеденов закричал: “Никакого опровержения!” и выстрелил.

Предс. В какое место ранен г. Меньшиков?

Гайдебуров. Ниже локтя. Пуля прошла насквозь.

Предс. Как он держал руку?

Гайдебуров. Вот так на ручке кресла, а сам был в наклонном положении и повернулся влево.

Предс. Пуля, пройдя через руку, не задела корпуса?

Гайдебуров. Она остановилась в рукаве.

Предс. Покажите несколько подробнее, как рука находилась по отношению к туловищу.

Гайдебуров. Вот так, приблизительно около пуговиц сюртука Пулю уже в другой комнате нашли выпавшей из рукава.

Предс. Как он себя чувствует теперь?

Гайдебуров. Он вообще нервный человек, но теперь чувствует себя значительно хуже, притом у него была очень сильная боль в руке, стреляющие боли в концах пальцев; шевелить пальцами он не мог, теперь может шевелить более грубыми движениями, но более легких, тонких движений еще не может делать. Он надеется поправиться.

Предс. Боли, о которых вы говорите, стреляющие, имеют связь с этой раной?

Гайдебуров. Да, несомненно.

Прокурор. Когда г. Меньшиков передавал вам о том положении, в котором он находился перед выстрелом, не говорил ли: как он,-умышленно принял это положение, закрывшись рукой?

Гайдебуров. По-видимому, случайно. Вероятно, это было инстинктивно: он бывший военный человек, знал все подобные правила и приемы, может быть это ему помогло.

Прокурор. Он сам говорил вам, что закрыто было туловище левой рукой?

Гайдебуров. Да, говорил.

Прокурор. Вообще в обращении г. Меньшиков мягкий человек или грубый и резкий?

Гайдебуров. Как я уже говорил, преобладающая черта его характера - свойство всецело охватываться овладевающим им настроением. Конечно, есть у него некоторые неровности, шероховатости в характере, как у нервного человека; но рядом с этим он умеет быть спокойным и владеть собою, особенно с посторонними людьми и особенно в тех случаях, когда он чувствует себя правым. В этих случаях у него в разговоре бывает много мягкости и даже задушевности. Он обыкновенно быстро приобретает симпатии своих собеседников.

Прокурор. Вы говорили о настроении, в котором он находился в последний год. Он последователь Толстого?

Гайдебуров. Нет, он сам философ. у него свои взгляды.

Прокурор. Но это его настроение было из области “непротивления злу”?

Гайдебуров. Да. Он в это время написал целый ряд статей на эту тему, так что при некоторой мистической настроенности можно было подумать, что само Провидение послало ему этот случай, чтобы дать возможность экспериментальным путем доказать справедливость его воззрений.

Прокурор. Я, конечно, не прошу вас назвать имя корреспондента, но вы говорите, что это совершенно посторонний человек всему тому, что происходило в Камышинском уезде, местных интересов не имеет?

Гайдебуров. Нет. Хотя, конечно, косвенно имеет, так как там живет.

Прокурор. Г. Меньшикову была известна личность корреспондента?

Гайдебуров. Да. Ему случалось не раз с ним подробно беседовать, и он очень интересовался этой корреспонденцией и сам просил меня обратить на нее внимание и напечатать.

Прокурор. Вы помните, что до “Недели” подобные корреспонденции уже были в других газетах?

Гайдебуров. Да, много было. И у нас в редакции их читали, и мы о них говорили.

Прокурор. Что же, в этих корреспонденциях, справедливо или нет, но высказывались отзывы о неудачной деятельности г. Жеденова, как земского начальника?

Гайдебуров. Да. Приводились цитаты из доклада предводителя дворянства, который ревизовал дело и дал неудовлетворительный отзыв.

Прокурор. О чем же? Например, о приютах?

Гайдебуров. Да. И не только на это указывалось, но даже на то, что одновременно с этой явной доказанностью непрактичности этих учреждений, сам г. Жеденов печатал у Фену брошюрки, в которых хвалил свою деятельность, и в ученых обществах читал доклады, в которых в блестящем виде рисовал свою деятельность.

Прокурор. Относительно приютов была речь о том, что это непосильный расход для крестьян, в других газетах, помимо вашей?

Гайдебуров. В других газетах много было об этом говорено.

Защитник. Все ли газетные отзывы были исключительно в таком тоне, как вы говорите, или были и обратные отзывы?

Гайдебуров. Были некоторые сообщения, напр., в одной местной газете…

Защитник. Нет, я про столичные газеты говорю.

Гайдебуров. В столичных газетах, кроме опровержения самого г. Жеденова, обратных отзывов я не припомню.

Защитник. Служитель Семен существует?

Гайдебуров. Они оба Семены.

Стл.801.

Защитник. Ах, их два? Так Семен был там, когда был Жеденов?

Гайдебуров. Старший из них тогда говел и в это время был в церкви.

Прокурор. Г. Меньшикову не случалось печатать чего-нибудь по вопросу о дуэли?

Гайдебуров. Я не припомню, были ли у него статьи специально по этому предмету, но его взгляды мне известны, и в различных статьях он их высказывал.

Прокурор. В последнее время не было ли им что-нибудь напечатано именно по поводу дуэли?

Гайдебуров. Не помню.

Защитник. В редакцию “Недели” не поступали корреспонденции противоположного направления, которые указывали, что неправильно возводятся нарекания на Жеденова?

Гайдебуров. Нет, у меня не было. Я слышал, что одно лицо хотело прислать корреспонденцию г. Меньшикову, в мое отсутствие, но ему было отвечено, что у нас уже есть другая корреспонденция.

Защитник. Я больше ничего не имею.

Прокурор. Я тоже.

Защитник. Я ходатайствовал о вызове свидетелей в опровержение сведений, помещенных в “Неделе” о деятельности Жеденова, но суд отказал в их вызове; между тем, здесь идет речь об обстоятельствах, которыми выясняется деятельность Жеденова как лица должностного, хотя разбора ее здесь не должно быть. В виду того, что вызванный по предложению обвинительной власти свидетель сказал, что он проверял сведения, изложенные в корреспонденции, и убедился, что действительно это так, то я прошу довести до сведения гг. присяжных заседателей, что я просил вызвать оттуда с места трех свидетелей, но мне суд отказал, заявив, что их показания к делу не относятся.

Предс. Вашим заявлением вы уже довели об этом до сведения гг. присяжных заседателей.

Жеденов. Я не буду говорить но поводу того, что сказано моим защитником относительно того, что мы просили дать нам возможность доказать клевету и вызвать трех свидетелей, и нам судом было отказано в вызове свидетелей, которые показали бы как раз обратное - стало быть, обвинение является односторонним. Я только против одного буду протестовать здесь - против заявления свидетеля Гайдебурова, будто бы я докладывал в разных обществах о своей деятельности. Никогда ни в одном публичном докладе никто не найдет, чтобы я сказал - это я сделал! Никто не найдет, что земским начальником это устроено! Я всегда говорил в третьем лиц, говорил, что существуют такие-то учреждения, вот так-то поставлены. Потому заявление свидетеля Гайдебурова, что я о своей деятельности высказывался и хвалил ее - неверно.

Прокурор. Во избежание недоразумений, гг. присяжные заседатели, я желал бы обратить ваше внимание на то, что свидетель Гайдебуров говорил, что принимал какие-то меры для проверки корреспонденции, и она подтвердилась. А обвиняемый и защита высказывают недовольство, что не разрешили вызвать свидетелей, которые дали бы обратные показания. По этому поводу я должен заявить вам, что обвинительная власть, не зная источников этих сведений, нисколько не намерена указывать, что Жеденовым был совершен подлог или растрата и вообще разбирать служебную деятельность Жеденова. [ Редакция. Считаем существенно важным напомнить читателям. что подобных обвинений вовсе и не содержалось в корреспонденции; там указывалось только на произвольность в распоряжении общественными деньгами, которые употреблялись не так, как хотел их собственник - сельское общество, т. е. не на уплату все росших недоимок, а на поддержание непригодных учреждений ].

Перерыв на четверть часа.

Читают показание свидетельницы Неаполитанской.

20 марта, около 7 часов вечера, я пришла в редакцию газеты “Неделя”, чтобы переговорить но личному своему делу с помощником редактора, г. Меньшиковым. Г. Меньшикова еще в редакции не было, и я стала дожидаться его прихода. Вскоре он пришел и стал со мною беседовать в той комнате, в которой я его дожидалась. Г. Меньшиков стал писать мне письмо по моей просьбе, и в то время как он писал, в ту же комнату вошел какой-то господин, назвавшийся Жеденовым, и сказал, что он желает объясниться с редактором. Г. Меньшиков просил его присесть и обождать, пока он окончит письмо. Жеденов присел на стул с противоположной стороны стола, за которым сидел Меньшиков, ближе к окну, и стал дожидаться. Окончив письмо, Меньшиков обратился к Жеденову с вопросом, что ему угодно; Жеденов стал требовать, чтобы редакция напечатала в ближайшем номере извинение за какую-то фразу, помещенную в одной из корреспонденций газеты, каковой фразой он считает себя оскорбленным, Г. Меньшиков предложил Жеденову прислать или написать опровержение на эту корреспонденцию, которое и будет напечатано. Жеденов заявил, что он не считает возможным, как дворянин, представлять какие-либо оправдания и объяснения и требует лишь извинения. Г. Меньшиков заявил, что редакция готова даже извиниться перед ним, если только ей будет доказано, что она введена в заблуждение и невольно допустила ошибку. Жеденов после этого стал волноваться, вскочил с места и, обращаясь ко мне, попросил меня удалиться из комнаты. Я встала и отошла к дверям, после этого Жеденов, обращаясь к Меньшикову, заявил, что это оскорбление может быть смыто только кровью, и вызвал его на дуэль. Меньшиков заявил, что он не может принять вызова, так как считает дуэль противною своим убеждениям. Так как Жеденов во время последней части разговора сильно волновался и говорил возвышенным голосом, то около дверей комнаты собрались многие из занимавшихся в редакции и между прочим г-жа Гайдебурова и ее дочь, которые просили его успокоиться. Жеденов еще до их прихода вынул из кармана револьвер, который держал в руках, а когда г-жа Гайдебурова и ее дочь стали его успокаивать, то он поднял руку и, направляя на Меньшикова револьвер, сказал, чтобы они не входили, иначе он будет стрелять. Я не припомню в точности подлинных слов Жеденова, но передаю только смысл его фразы. В это время позвали швейцара, который и появился в дверях и стал входить в комнату, но едва успел сделать несколько шагов, как раздался выстрел, после коего Меньшиков встал и вышел в переднюю, держась за руку, говоря, что он ранен; Жеденов же остался в комнате один. Я не припомню, чтобы Жеденов обращался к швейцару: “не подходи, или я его убью”, вернее, что он не говорил этих слов. Я хорошо помню, что Жеденов на отказ Меньшикова от дуэли заявил, что в таком случае он его убьет, и в этот момент, вынув из кармана руку с револьвером, направил последний на Меньшикова. Более ничего показать не имею.

Прокурор. По поводу этого показания я прошу гг. присяжных заседателей обратить внимание на следующее: в показании г-жи Неаполитанской с большими подробностями приводится объяснение между Жеденовым и Меньшиковым, и однако свидетельница не повторяет фразу, которую говорит Жеденов, будто бы Меньшиков сказал, что он верит в то, что совершен подлог.

Жеденов. Я очень сожалею, что г-жи Неаполитанской нет здесь, тогда в разговоре с ней можно бы припомнить, что револьвер был вынуть только тогда, когда раздались крики о созыве прислуги. Я не присутствовал при допросе свидетелей; если бы присутствовал, по всей вероятности мне удалось бы это выяснить.

Предс. Г. пристав, попросите свидетельницу Павлову.

Входить свид. Павлова.

Предс. Расскажите нам, что вам известно по этому делу. Вы занимались в конторе редакции, когда произошло все это?

Павлова. Да, я занималась в конторе, когда Жеденов пришел. Он обратился ко мне и спрашивает редактора. Я сказала, что его нет. Он спрашивает, кто заменяет его? Я говорю: г. Меньшиков. Спрашивает, - он здесь? Я говорю - нет. - Когда он будет? - Не могу сказать, потому что я не знаю. Он тогда спросил, от кого зависит помещение корреспонденций. - Теперь - от г. Меньшикова. - Когда же он будет здесь? - Не могу наверное сказать, и сегодня едва ли он вас примет, потому что сегодня занятый день. Это именно был день, когда держалась корректура. Жеденов требовал непременно кого-нибудь еще видеть, говорил, что ему надо немедленно объясниться. Тогда я обратилась к г. Накрохину, говорю, что он требует. Г. Накрохин вышел.

Предс. Г. Накрохин секретарь редакции?

Павлова. Член редакции. Он вышел и просил Жеденова подождать г. Меньшикова в конторе. Жеденов сел, но не прошло пяти минут, когда он встал и спрашивает, кто эта личность, которая со мною разговаривала? Да, я забыла сказать, что говорила ему, что у нас прием от 2 до 4 в понедельник, и просила придти в этот день. Он отвечал, что дело не терпит отлагательства, тогда я вот и пошла за г. Накрохином, а он попросил его подождать. На его вопрос я говорю: - г. Накрохин, член редакции. - Я могу передать ему мое дело? - Можете. С этим он вошел в комнату, где занимался г. Накрохин, и передал ему, что нужно было. Затем я ушла и когда пришла, г. Меньшикова еще не было. Г. Накрохин разговаривал с Жеденовым, который показывал ему какие-то карточки. Г. Накрохин говорил, что г. Меньшиков придет в семь часов. Потом я стала заниматься, в это время пришла дама в трауре, которую я не знаю. Она прямо прошла в ту комнату и села у стола, где занимается г. Меньшиков. Затем явился г. Меньшиков, вскоре за ним пришел Жеденов. Они разговаривали, я слов не слыхала. Вдруг слышу громкие слова Жеденова: “это оскорбление может быть смыто только кровью!”. В это время тут была г-жа Гайдебурова.

Предс. Она в это время вошла?

Павлова. Нет, она уже тут была и подошла к двери посмотреть, что там такое. Она увидела, что Жеденов стоял с поднятой рукой. Г-жа Гайдебурова быстро вошла в комнату. Я за ней последовала. Она стала уговаривать Жеденова, чтобы он успокоился. И я говорила, чтобы он вспомнил, что он в чужом доме, и успокоился. Тогда он протянул руку, нацелился на г-жу Гайдебурову и говорит - уходите вон, я вас убью!

Предс. Был у него револьвер в руке?

Павлова. Тогда я не видала, что был револьвер. Тогда я отошла за дверь и не слышала других слов. Г-жа Гайдебурова говорит - надо позвать швейцара. Мы пошли, пришел швейцар и г. Мазаев. Швейцар бросился очень быстро по лестнице, и я скоро услыхала выстрел... дым рассеялся..., г. Меньшиков встал. Я говорю: вы ранены? Он говорит - да. - Куда? - Не знаю.-Я, г-жи Соснина и Гайдебурова посадили его на кресло, хлынула кровь, он просил послать за доктором.

Предс. Таким образом вы не слышали того, что говорил г. Меньшиков?

Павлова. Я только и слышала: “прошу вас, упокойтесь”.

Предс. Когда вошел швейцар, не говорил ли ему Жеденов каких-нибудь слов?

Павлова. Нет. Впрочем, я стояла так, что не могла слышать.

Предс. Его слова: “уходите, я убью вас!” относились к г-же Гайдебуровой?

Павлова. Да.

Прокурор. Выстрел последовал скоро после того, как швейцар вошел?

Павлова. Сейчас же! Я не успела обойти швейцара и стать там, где раньше стояла.

Прокурор. До того, как Жеденов направил револьвер на г-жу Гайдебурову, до того момента кто-нибудь призывал прислугу? Были крики в квартире?

Павлова. Нет, ничего не было.

Прокурор. Так что только после того, как на г-жу Гайдебурову был направлен револьвер, она пошла звать швейцара?

Павлова. Да, мы вышли - она и дочь ее.

Прокурор. А до того никакого шума в квартире не было?

Павлова. He было.

Прокурор. Что, г. Меньшиков грубый в обращении? Резкий?

Павлова. Скорее резкий, но не грубый.

Прокурор. Что вы называете грубым и резким?

Павлова. Резко можно сказать спокойно, а грубо - возвышая голос,

Прокурор. Но в обращении с людьми он был спокоен?

Павлова. Спокоен.

Прокурор. В данное время вы слышали его голос?

Павлова. Ни одного звука не слышала. Он точно шепотом говорил. Потом я только слышала “прошу вас, успокоитесь”.

Защитник. Гг. Накрохин и Мазаев оба были в редакции, когда это происшествие случилось?

Павлова. Да, они потом пришли. Сначала пришла дама, комната была пустая, потом пришел г. Меньшиков и за ним Жеденов, который уходил.

Защитник. Нет, я не про комнату, а про помещение редакции говорю.

Павлова. Не было их в редакции.

Защитник. Вы пропустили швейцара и г. Мазаева?

Павлова. Да, г. Мазаев шел в это время с лестницы.

Защитник. Они вдвоем вошли?

Павлова. Да.

Защитник. Затем когда успокаивали Жеденова, кто был здесь? - Вы, г-жа Соснина и Гайдебуроны мать и дочь?

Павлова. Нет, дочери не было,

Защитник. А г. Накрохина не было в то время, когда его успокаивали?

Павлова. Нет.

Защитник. А Мазаев был?

Павлова. Нет.

Защитник. А Семен был там?

Павлова. Нет, он раньше пошел за швейцаром на лестницу, потому что Жеденов начал сильно возвышать голос.

Защитник. Так что Семен пошел за швейцаром и вернулся с ним. Значит, в комнате было много народу?

Павлова. Это маленькая комната, мы все стояли в передней.

Прокурор. Вы помните, что в этой комнате этажерка есть?

Павлова. Да.

Прокурор. Подходил кто-нибудь к этой этажерке?

Павлова. Стояла г-жа Неаполитанская и г. Накрохин.

Прокурор. Когда он вошел?

Павлова. Я не могу сказать, когда он вошел, но он стоял у этажерки, даже вперед прошел.

Прокуpop. Эго во время первого объяснения было, когда он грозил, или когда сделал выстрел?

Павлова. Когда грозил.

Прокурор. А когда был выстрел, был кто-нибудь в комнате или нет?

Павлова. Нет.

Защитник. Вы говорите г. Накрохин был в комнат не в момент выстрела, а раньше, а затем он вышел?

Павлова. Вышел, когда Жеденов сказал “уходите вон”.

Предс. Посмотрите план, верно ли изображена здесь комната. В каком расстоянии от двери этажерка?

Павлова. Вот так, как я стою от стола. Здесь этот стол не верно обозначен, он ближе сюда стоит.

Прокурор. Почти у самых дверей этажерка?

Павлова. Да.

Прокурор. Будьте добры указать на плане, где находился г. Меньшиков и где Жеденов тот момент, когда Жеденов грозил револьвером.

Павлова. Жеденов стоял тут и почти опирался на этот стол, а за этим столом сидел Меньшиков.

Прокурор. А г-жа Гайдебурова где стояла?

Павлова. У дверей.

Прокурор. Скажите мне, верно ли я предполагаю, что Жеденов, Меньшиков и г. Гайдебурова находились на одной линии?

Павлова. Нет. Г-жа Гайдебурова стояла немножко сюда.

Прокурор. Ну да, значит когда Жеденов целился в г-жу Гайдебурову, то между ними был г. Меньшиков?

Павлова. Да, через голову его он целил.

Прокурор. Значить, они и были на одной лиши. Я больше не имею вопросов, но желал бы предъявить план гг. присяжным заседателям.

Защитник. У вас осталось впечатление, что он направил револьвер на г-жу Гайдебурову?

Павлова. Да. Но между ними был г. Мельников.

Читают протокол осмотра помещения конторы и редакции газеты “Неделя”.

Присяжные рассматривают план.

Защитник. Я хотел обратить внимание гг. присяжных заседателей на то, что свидетельница говорит, что овальный столик, у которого стоял Жеденов, находится ближе к письменному столу, чем здесь показано.

Прокурор. Свидетельница говорит, что Жеденов стоял не у овального, а у второго письменного стола.

Предс. Вы говорите, Жеденов стоял у овального стола или около письменного второго?

Павлова Около письменного у окна.

Предс. А г. Мельников сидел у стола, так что г. Меньшиков сидел к Жеденову левой стороной?

Павлова. Да, опираясь на стол правой рукой.

Защитник. От места, где сидел г. Меньшиков, до места г. Жеденова шага два было расстояния? Как от вас до того стола, или больше?

Павлова. Меньше.

Прокурор. Припомните, гг. присяжные заседатели, показание свидетельницы, что Жеденов опирался на второй письменный стол, который стоял на противоположной стороне комнаты, перед ним был г. Меньшиков, который сидел в кресле, и затем лица, входившие и не углублявшиеся в комнату далее этажерки - они все находились на прямой лиши, так что между ними находился г. Меньшиков.

Жеденов. Стол стоял около окна вплотную, а на пол аршина от него стоял другой стол боком, за которым сидел г. Меньшиков. Он был немножко в полуоборот левой стороной. Я стоял у конца того стола, у которого сидел г. Меньшиков, но он почти рядом с тем столом. Облокотиться на него я не мог, потому что облокачивался на тот стол, где сидел г. Меньшиков.

Прокурор. Я желал бы спросить свидетеля Гайдебурова. Это небольшой письменный стол, где сидел г. Меньшиков? Как он будет по сравнению с этим столом? (указывает на стол вещественных доказательств).

Гайдебуров. Он значительно длиннее, но не так широк.

Прокурор. А много длиннее?

Гайдебуров. Несколько менее, чем в полтора раза.

Прокурор. Кресло, где сидел г. Меньшиков, стояло у середины стола?

Гайдебуров. Да.

Прокурор. От середины стола до края какое расстояние?

Гайдебуров. Немного больше 3/4 аршина.

Прокурор. Затем второй стол, который у окна стоит, в каком расстоянии?

Гайдебуров. Овальный стол стоит около письменного у стены, а тот за овальным. Может быть мне будет позволено сделать еще маленькое объяснение, выясняющее расположение комнаты. Кресло, на котором сидел г. Меньшиков, было несколько отодвинуто и соприкасалось с креслом, которое стояло сзади, так что комната была как бы перегорожена. На это обращали внимание все служащие в редакции, таким образом никакой помощи нельзя было оказать, нельзя было обезоружить г. Жеденова, потому что Жеденов был совершенно отгорожен, и даже для того, чтобы он сам мог выйти из комнаты, нужно было, чтобы г Меньшиков встал и отодвинул кресло.

Жеденов. Значит, расстояния никакого не было между креслом и этажеркой? Это совсем новое объяснение.

Гайдебуров. Этажерка совсем в стороне.

Предс. Вы говорите, что комната оказалась разгороженной, значит сзади г. Меньшикова еще были кресла?

Гайдебуров. Мягкая мебель стояла вдоль стены и составляла по стене продолжение этажерки.

Предс. Г. пристав, пригласите свидетеля Накрохина.

Входит свид. Накрохин.

Предс. Расскажите, что вам известно по этому делу.

Накрохин. 20 марта г. Жеденов был в редакции “Недели” днем, часу в четвертом. По просьбе г-жи Павловой, я вышел к нему и сказал, что заведующего редакцией нет и приемный день у нас понедельник. Он на это возразил, что накануне его знакомому в- редакции сказали, что сегодня можно видеть г. Меньшикова. Тогда я попросил его подождать и ушел в ту комнату, где занимался. Через несколько времени он пришел ко мне и заговорил о корреспонденции, которая была напечатана о нем в “Неделе”, объяснил, что пришел просить редакцию опровергнуть одно место, которое он находит оскорбительным для себя - о том, что земский начальник уговаривал крестьян составить приговор об открытии общественной виноторговли на полгода, а он был составлен па год, и продолжалась общественная виноторговля три года. Он хотел, чтобы эта фраза была опровергнута редакцией. В происшедшем по этому поводу разговоре я сказал ему, что я в этом деле человек посторонний. У нас зашла речь вообще об его учреждениях. Он показывал мне фотографии приютов. Затем через несколько времени, когда мне пришлось уходить, я сказал, что заведующий редакцией будет часов в семь, не раньше. Он передал свою карточку мальчику и сказал, что в семь часов будет, и если заведующий редакцией без него придет, он просит подождать, а если это ему неудобно, то просит назначить время и место, где можно его видеть.

Предс. Расставаясь с вами, Жеденов обращался к вам с просьбою о том, чтобы вы передали исправляющему должность редактора его желание, чтобы редакция перед ним извинилась за помещение этой фразы?

Накрохин. Нет.

Предс. Не передавал ли он вам того, что если редактор не будет согласен поместить извинение, то чтобы его и не принимал, а прямо уведомил бы его, куда он может прислать своих секундантов?

Накрохин. Нет.

Предс. О дуэли был у вас разговор?

Накрохин. Нет. Я пришел в восемь часов вечера в редакцию и когда вошел в переднюю, увидал, что в маленькой комнате сидят г. Жеденов, г. Меньшиков и одна дама в трауре, г-жа Неаполитанская, как оказалось. Я в эту комнату не входил, а прошел направо и вскоре услышал, что там происходит крупный разговор. Г. Жеденов поднимается с места с револьвером в руках и кричит: “я вас убью!” В то же время г. Жеденов сказал даме в трауре: “Сударыня, прошу вас отойти, я буду стрелять”. Дама в трауре сидела у письменного стола, перед которым сидел г. Меньшиков. Дамы, находившиеся в конторе, бросились в ту комнату. Я вышел туда же и сделал шаг к Жеденову, пытаясь с ним говорить; он закричал: “уходите, или я убью не того, кого надо!”. Г-жа Гайдебурова и Павлова пытались уговорить Жеденова, но он кричал: “уходите вон”. Подойти к нему было нельзя, потому что комната узкая, и кресло, на котором сидел г. Меньшиков, загораживало проход к г. Жеденову.

Предс. Когда дамы вышли, и вы с ними вместе вышли?

Накрохин. Да, вместе... Дверь на лестницу была раскрыта, стали звать швейцара. Пока это все происходило, г. Жеденов продолжал держать револьвер, направленный на г. Меньшикова, и кричал: “уходите, я могу убить не того, кого надо!”.

Защитник. Что он кричал: чтобы не подходили, или чтобы уходили?

Накрохин. Чтобы уходили и чтобы не подходили. Затем быстро взбежал по лестнице швейцар, и только что показался в дверях комнаты, как раздался выстрел.

Предс. Вы не слышали содержания объяснения Меньшикова и Жеденова?

Накрохин. Нет, я пришел под конец.

Предс. Не слышали ли каких-нибудь слов, которые говорил Меньшикову Жеденов?

Накрохин. Я в той комнате, не был и потому не мог слышать.

Прокурор. Во время первого посещения Жеденовым редакции, когда он с вами вел разговор, высказывали вы ему, что редакция не имела права напечатать фразу по поводу общественного приговора?

Накрохин. Нет.

Прокурор. Затем, вы твердо помните, что такого поручения, предупредить г. Меньшикова о дуэли, Жеденов вам не давал?

Накрохпн. О дуэли не было ни слова.

Защитник. Вы говорите, что не было также ни слова о том, чтобы редакция извинилась, чтобы передать об этом г. Меньшикову?

Накрохин. Нет. У нас разговор не имел такого характера, чтобы г. Жеденов давал мне какое-нибудь поручение. Его посещение моей комнаты я объяснял себе тем, что ему было скучно сидеть в конторе.

Защитник. Он не говорил, что желает опровергнуть статью?

Накрохин. Он кажется сказал, что вероятно редакция напечатает, что она была введена в заблуждение. Я в обсуждение этого вопроса с ним не входил, потому что я стою далеко от этого дела.

Зaщитник. А об извинении он с вами ничего не говорил?

Накрохин. Нет, об извинении ничего не говорил.

Защитник. Речь, значит, шла только о чем?

Накрохин. О приютах, о его учреждениях, он много и с увлечением рассказывал, фотографии показывал.

Предс. Результат вашего разговора был тот, что вы никакого поручения от Жеденова не приняли по отношение к редактору?

Накрохин. Нет.

Предс. И он имел в виду переговорить с редактором?

Накрохин. Да.

Предс. Так что в разговоре с Жеденовым вы сейчас же перешли к делу, не касающемуся этой статьи?

Накрохин. Да.

Защитник. Когда он от вас узнал, что редактор будет вечером, он, сказал, чтобы вы предупредили редактора, что он придет?

Накрохин. Да.

Защитник. В чем же заключался ваш разговор? Он рассказывал о своих учреждениях, показывал карточки и этими рассказами он старался вас убедить, что корреспонденция заключала в себе неверные сведения?

Накрохин. Может быть.

Прокурор. Значит, вы сказали мальчику, чтобы он предупредил редактора, при Жеденове?

Накрохин. Да.

Прокурор. Он тут и передал свою карточку?

Накрохин. Да.

Прокурор. Затем мальчику он никаких поручения больше не давал?

Накрохин. Нет.

Прокурор. О дуэли он тут при мальчике ничего не говорил?

Накрохин. Ни слова! И речи о дуэли не было.

Старшина присяжных. Когда обвиняемый говорил с вами по поводу корреспонденции, не успокаивали вы его, не говорили, что реакция напечатает опровержение?

Накрохин. Я успокаивал, но положительного ничего не говорил.

Старшина присяжных. Вы свое мнение высказывали о том, правильно или неправильно помешена корреспонденция?

Накрохин. Не помню.

Старшина присяжных. Ну, что вы говорили по существу?

Накрохин. Я ничего не мог говорить по существу, потому что это было дело, к которому я не имел отношения. Г. Жеденов пришел ко мне, назвал себя, но не сказал, что он желает объясниться со мной по делу редакции.

Прокурор. Но вы могли успокаивать его, говоря, что если сведения неверны, то редакция исправит?

Накрохин. Да, конечно.

Прокурор. Так что вы говорили, успокаивали его?

Накрохин. Да.

Защитник. Помните, когда он ушел, он опять вернулся и просил вас не забыть сказать редактору о нем?

Накрохин. Нет. Я вышел вслед за ним, хотел его догнать, но он шел скоро… Ах, да, действительно, когда он был еще в передней он вернулся, прежде чем выйти на лестницу.

Защитник. Вот в этот момент, когда он вернулся, не сказал ли он вам тогда: “пожалуйста, передайте редактору, что если он не согласен опровергнуть эту статью, тогда нам не о чем говорить, пусть он меня не принимает и укажет место, куда я могу прислать секундантов”.

Накрохин. Нет, тут он сказал, что если ему неудобно принять его, тогда пусть назначить время, когда его можно видеть и где.

Защитник. А такого рода разговора вы не припоминаете, что если редактор не согласен опровергнуть, тогда нам не о чем и объясняться?

Накрохин. Нет.

Защитник. Если слово дуэль не было сказано, то не было ли сказано, что обратятся к суду чести?

Накрохин. Нет.

Защитник. Не было ли такой фразы: “будьте покойны, дело до суда никогда не дойдет”.

Накрохин. Кто же это говорил?

Защитник. Вы!

Накрохин. Я ничего подобного не говорил.

Читают показания Е. К. Гайдебуровой и Н. П. Гайдебуровой.

Предс. Г. пристав, попросите свидетельницу Соснину.

Входит Соснина.

Предс. Что вам известно по этому делу?

Соснина. 20-го марта, в четвертом часу, Жеденов впервые явился в контору “Недели” и спросил редактора. Г-жа Павлова ему объяснила, что редактор заграницей, а заведующий редакцией г. Меньшиков еще не пpиехал и вообще принять его сегодня не может, что он очень занят по этим дням. Жеденов просил указать ему, кто заведует принятием корреспонденций вообще. В это время приехал г. Накрохин, и он обратился к нему с объяснением. Объяснение было вообще спокойное.

Предс. С г. Накрохиным?

Соснина. Да. Уходя Жеденов оставил карточку, просил ее передать г. Меньшикову и сказал, что если тот не в состоянии его принять, то просил назначить место и время, где бы они могли видеться. В седьмом часу приехал г. Меньшиков, вскоре прибыл и Жеденов. Вначале объяснение было спокойно, затем Жеденов возвысил голос, и до нас долетали его слова: “такое оскорбление может быть смыто только кровью”! Вслед за этим был вызов на дуэль, но г. Меньшиков отказался.

Предс. Вы это слышали?

Стл. 807

Соснина. Нет, слов не слышала.

Предс. Почему же вы заявляете, что был вызов на дуэль?

Соснина. Г-жа Гайдебурова сказала: кажется, он на дуэль его вызывает. Жеденов стал больше и больше возвышать голос. Г-жи Гайдебурова и Павлова вбежали в комнату и стали его успокаивать, а он в это время размахивал рукой, и нам казалось, что он хочет его ударить, потому его начали успокаивать, но г. Жеденов направил револьвер на г-жу Гайдебурову и кричал: “Уходите вон или я убью вас! Уходите, уходите или я убью не того, кого надо!”. Я и г-жа Павлова увели г-жу Гайдебурову, и она с г-жой Павловой бросились вниз к швейцару, а я оставалась в конторе. Затем г. Жеденов продолжал свои объяснения с г. Меньшиковым. Тот все время просил его успокоиться, до меня долетали такие слова: “успокойтесь, успокойтесь, я извинюсь, охотно извинюсь, только представьте доказательства”. А Жеденов говорит: “Среда, к которой я принадлежу, не примет меня... Никаких извинений мне не надо!”. В это время послышался шум на лестнице, в дверях появился швейцар, Жеденов оборвал фразу на слове “опровержение” и выстрелил со слонами: “вот вам!”. В это время я приблизилась к двери.

Предс. Вы видели?

Соснина. Да, видела.

Предс. Значит, Жеденов сказал: “вот вам!” и с этими словами выстрелил?

Соснина. Да.

Защитник. О дуэли вы догадались только со слов г-жи Гайдебуровой?

Соснина. Да.

Защитник. Сами вы не слыхали?

Соснина. Нет.

Жеденов. Почему же г-жа Гайдебурова подумала, что я на дуэль вызываю?

Соснина. Не знаю.

Жеденов. Г. Накрохин не говорил вам, что я просил предупредить заступающего редактора о дуэли?

Соснина. Нет,

Старшина присяжных. В каком расстоянии находился швейцар от г. Жеденова?

Соснина. Швейцар только появился в дверях комнаты.

Старшина присяжных. Сколько же расстояния?

Соснина. Шагов 5 - 6.

Старшина присяжных. А между ними находился г. Меньшиков?

Соснина. Да.

Прокурор. Одним словом, расстояние между Жеденовым и швейцаром была вся комната - швейцар стоял у дверей, а Жеденов стоял в конце комнаты у стола, значит через всю комнату?

Соснина. Да, через всю комнату.

Защитник. Вы были в дверях, швейцар успел дальше мимо вас пройти?

Соснина. Нет, я стояла дальше швейцара в передней и увидела швейцара и вслед за ним еще кто-то вошел, я не рассмотрела кто.

Защитник. Это был не Семен?

Соснина. Нет, не Семен.

Защитник. А кто же это был? Мужчина?

Соснина, Не помню.

Предс. Г. пристав, пригласите свидетеля Чернявского.

Входит Чернявский.

Предс. Вы служите швейцаром в том доме, где помещается редакция газеты “Неделя”?

Чернявский. Точно так!

Предс. Что вам известно по этому делу?

Чернявский. Мне известно, что г. Жеденов пришел в час или позже в первый раз, затем не долго побыл, вышел оттуда. Затем г. Меньшиков пришел в шесть часов, а г. Жеденов, я не заметил, раньше пришел или позже. Через несколько минут, а может и через час - после семи часов стали меня призывать в редакцию.

Предс. Кто вас звал?

Чернявский. Не могу припомнить. Много звали, кто кричал “Осип”, кто кричал “швейцар”. Я поднялся, мне говорит кто-то, не знаю кто, - удалите господина, который разговаривает с г. Меньшиковым. Я вошел в переднюю, затем повернул в комнату и только сделал шага два-три в комнате, тут же г. Жеденов поднял руку и выстрелил.

Предс. Жеденов говорил что-нибудь?

Чернявский. Я не мог понять. Он только явственно сказал: “вот вам!”.

Предс. Эти слова вы припоминаете?

Чернявский. Да.

Предс. Раньше Жеденов вам ничего не говорил о том, что ему нужно видеть редактора, не просил передать что-нибудь?

Чернявский. Нет, ничего не говорил.

Предс. Когда вы вошли, не говорил он вам: - уходите из этой комнаты?

Чернявский. Нет.

Защитник. Вас сверху голосом звали или прибегали к вам?

Чернявский. Сверху.

Защитник. А кто говорил: удалите господина?

Чернявский. Не могу припомнить, - тут волнение было, шум был.

Защитник. Вы когда вошли, не знали, что у него в руках револьвер, вы думали вывести его надо?

Чернявский. Я не мог знать, вывести или пожар. Я только вошел, а он поднял руку и выстрелил.

Защитник. Когда вы пришли, вам сказали “удалите его”, так вы уже знали, что не пожар; значит, вы вошли, чтобы его вывести?

Чернявский. Вывести.

Предс. Г. пристав, пригласите свидетеля Мазаева.

Входит Мазаев.

Предс. Вы служите в редакцию газеты “Неделя”?

Мазаев. Да.

Предс. Расскажите, что вам известно по этому делу.

Мазаев. 19 марта я объяснялся с посланным г. Жеденова, офицером Кононовичем. Он заявил от имени Жеденова претензию не на помещение корреспонденции, а на одну фразу корреспонденции, в которой говорится о приговоре крестьян. Он требовал, чтобы редакция напечатала извинение. Я объяснял г. Кононовичу обычный порядок, что г. Жеденов должен написать опровержение и доказать его, тогда оно будет напечатано, но, вообще решить вопрос я сам некомпетентен и прошу его придти завтра к трем часам, когда по всей вероятности будет и г. Меньшиков. На другой день мы с г. Меньшиковым были в типографии, было много дела и мы не могли явиться в редакцию раньше вечера, потому что в типографии была работа неотложная. Около семи часов я явился в редакцию.

Предс. Так что утром 20 марта вы не были в редакции?

Мазаев. Нет.

Предс. Когда вы пришли, Жеденов и Меньшиков уж были там?

Мазаев. Да, все были. Когда я входил по лестнице, был шум. Я вошел в переднюю и не успел раздеться, как увидел, что в комнате, где мы занимаемся, происходит крупное объяснение. Г. Меньшиков сидел, г. Жеденов стоял, тут же в дверях стояли служащие в конторе и г-жа Гайдебурова. Г-жа Гайдебурова просила Жеденова успокоиться, вместе с тем хотела принять известные меры, т. е. пригласить швейцара. Я предупредил ее и побежал за швейцаром. Когда мы вернулись обратно со швейцаром, Жеденов произнес несколько угроз по адресу стоящих у дверей и произвел выстрел.

Предс. Вы не помните подробностей разговора между Жеденовым и Меньшиковым?

Мазаев. Я не слыхал. Я и на предварительном следствии отказался передать разговор.

Предс. А слово “убью” произносилось?

Мазаев. Да, произносилось.

Предс. Вы не помните, относилось оно к г. Меньшикову или к кому другому?

Мазаев. Револьвер был направлен сперва к дверям.

Предс. За швейцаром кто ходил?

Мазаев. Я.

Предс. Когда же выстрел произошел?

Мазаев. Когда мы были со швейцаром у дверей комнаты.

Предс. Швейцар был впереди вас?

Мазаев. Нет, вместе со мною в дверях.

Предс. Успели вы войти в комнату?

Мазаев. Только вошли.

Предс. Вы со швейцаром вошли в комнату или нет?

Мазаев. Нет.

Предс. А угрозы по адресу стоящих в дверях, куда сперва револьвер был направлен, были тогда, когда вы вернулись со швейцаром?

Мазаев. В первый мой приход я не видал револьвера.

Предс. Говорилось слово: “не подходите”?

Мазаев. Не помню.

Предс. Затем револьвер от двери был переведен в сторону г. Меньшикова?

Мазаев. Да.

Предс. Дверь, в которой все стояли, не та, в которую вы должны были пройти?

Мазаев. Дверь только одна и есть.

Предс. Так что вы должны были протискаться мимо всех стоявших?

Мазаев. Да.

Защитник. С г. Накрохиным вы имели разговор о подробностях? Напр., г. Накрокин не рассказывал ли вам о своем утреннем объяснении с г. Жеденовым?

Мазаев. Я потом это узнал. Но в точности слов не могу сказать.

Защитник. Самую мысль скажите.

Мазаев. Я только помню, что Жеденов, по словам Накрохина, говорил с ним вполне спокойно.

Защитник. А не говорил г. Накрохин, что Жеденов просил его передать г. Меньшикову, что если он не согласен опровержение от себя напечатать, то незачем к нему и приходить?

Мазаев. Нет. Г. Жеденов настаивал на извинении, а не на опровержении.

Предс. Г. пристав, пригласите свидетеля Анненкова.

Стл. 809

Входит Анненков.

Предс. Расскажите суду, что вам известно по этому делу.

Анненков. Я познакомился с г. Жеденовым 22 декабря прошлого года на заседании комиссии Императорского технического русского общества в то время, когда он делал доклад о сиротских приютах сельскохозяйственных. Крайне интересный был доклад, продолжался очень долго и заинтересовал всех присутствовавших, в том числе и меня. Я был от “Новостей”.

Предс. Вы состоите в редакции “Новостей” сотрудником?

Анненков. Да, я там работаю. Я познакомился с докладчиком и просил дать мне материал для подробной статьи, Он просил меня приехать на следующий день к нему. Дня через два - три я у него был. Он снабдил меня материалом, показал некоторые официальные бумаги, массу газетных корреспонденций, массу писем. Так что я работал по вопросу о приютах, писал статьи, затем встречался с ним. Когда мне приходилось приходить к нему. он все толковал о приютах и о своей деятельности, показывал массу разных писем и официальных бумаг и убедил, что трудно ему пришлось вести свою деятельность. Почти все время пришлось действовать под угрозой отставки, на что он отвечал предложением предать его действия суду, его и оставляли. Таким образом я ознакомился с его деятельностью и симпатизировал ему в этой деятельности. 17 марта он пришел ко мне около двух часов страшно взволнованный и возбужденный. - Вы, говорит, читали корреспонденцию “Недели?”-Читал.-Я там выставлен в безобразном виде, будто бы я обманул крестьян, мне не доверяют, меня мошенником выставили! Я говорю: опровержение пишите. Нет, говорит, этого мало, тут нужно требовать извинения или удовлетворения чести - дуэль. Я начал успокаивать. Какая, говорю, дуэль. Как общественный деятель, вы должны знать, что подвергаетесь всевозможным нападкам. Вы должны опровержение писать. У вас было много опровержений. Я, говорит, могу опровержение написать, но здесь задет я, как человек, тем, что я обманул будто бы крестьян, и как человек я должен требовать удовлетворения, а не как общественный деятель. - Я говорю, позвольте, Николай Николаевич, я знаю М. О. Меньшикова, он много работал в обществе трезвости, и главным образом знаю по его писаниям. Он производит впечатление такое, что пойдет на все, чтобы успокоить человека, которого он неправильно обидел. По обществу трезвости он производил на меня впечатление как немного язвительный человек, а по своим писаниям он производить впечатление любвеобильного, гуманного, доброго человека. 18 марта я был в редакции “Недели” и рассказал г. Меньшикову, что вот г. Жеденов выносит по своей деятельности пытки и неприятности по службе, а тут еще газеты делают ему такие неприятности. Так вот, говорю, он хотел бы, чтобы вы напечатали опровержение. Г. Меньшиков говорит: Все опровержение, да опровержение! Недавно было опровержение! Я говорю: да не только опровержение, а извинение он от вас требует! - Нет, говорит, этого не будет! А опровержение пускай напишет, мы посмотрим, может быть и напечатаем. Я говорю: он потребует передачи дела в суд! - А это, говорит, самое лучшее. Тогда я поехал к г. Жеденову, не застал его дома и написал ему суть дела и мои переговоры с г. Меньшнковым. После того я не видал его и из газет узнал о прискорбной ссоре в редакции “Недели”.

Предс. Не говорил вам Жеденов, что желает сам съездить в редакцию “Недели”?

Анненков. Говорил.

Предс. Спрашивал у вас что-нибудь о г. Меньшикове?

Анненков. Да, разговор был, я ему говорил. Он собирался сам ехать и даже собирался просить еще своего товарища.

Предс. Не спрашивал он вас о том, если он поедет в редакцию “Недели”, какой прием он там найдет?

Анненков. Нет, не помню.

Предс. Другими словами - не говорили ли вы ему о том, что г. Меньшиков вообще человек крутой, резкий, что он может там наткнуться на неприятность?

Анненков. Нет. Я ему говорил, что в обществе трезвости М. О. Меньшиков производил на меня впечатление язвительного человека, но по писаниям его я его знаю как человека доброго, любвеобильного, гуманного.

Предс. Отчего же он сам не ехал? Об этом не было говорено?

Анненков. Он был очень взволнован, я и говорю: куда вам объясняться лично, я поеду.

Предс. Так что в ваше свидание было решено, что вы поедете?

Анненков. Да.

Предс. А после этого вы г. Жеденова не видали?

Анненков. Нет.

Защитник. Вы говорите, он был настолько взволнован, что не следовало бы ехать объясняться?

Анненков. Да.

Защитник. Вы говорили, что может выйти история, скандал?

Анненков. Как он мог объясняться, он у меня бегал по всей комнате, мне пришлось поворачиваться каждую минуту и следить за ним.

Защитник. Что вы ему написали?

Анненков. В коротких словах что-то написал - суть дела,

Защитник. Из вашего письма видно, что редакция не хочет помещать опровержения?

Анненков. От себя. А про него г. Меньшиков сказал - пусть напишет опровержение, мы посмотрим, может быть напечатаем.

Прокурор. О деятельности Жеденова вы знаете только из его слов?

Анненков. Исключительно из его слов и из официальных бумаг и писем и местных корреспонденций, который пришлось мне читать.

Прокурор. Корреспонденции были одобрительные и неодобрительные?

Анненков. Мне пришлось заметки провинциальных газет читать. Масса было одобрительных. Я даже выпросил одну заметку о том, какую он речь говорил.

Прокурор. Значить, вы читали корреспонденции и знали о Жеденове с его собственных слов и все ваше знакомство было с 22 декабря?

Анненков. Да.

Прокурор. Теперь припомните, в разговоре с Жеденовым вы может быть сказали, что знаете г. Меньшикова за человека гуманного и любвеобильного, не делая оговорки, что по обществу трезвости он вам казался язвительным?

Анненков. Да.

Прокурор. Не сказали ли вы Жеденову, что г. Меньшиков сделает все, чтобы быть справедливым?

Анненков. Да, говорил.

Прокурор. Грубым вы не называли г. Меньшикова?

Анненков. Не помню... Нет.

Прокурор. А вы считаете себя в праве назвать его грубым?

Анненков. Нет. Да я и не называл.

Прокурор. Не был ли в тех кружках литературных, в которых вы вращаетесь, такой разговор, когда появился ответ г. Жеденова в газетах, что хотя ответ и есть, но голословный? Это его собственные слова.

Анненков. Да, да. Все говорили.

Защитник. Вы убедились в пользе его учреждений только с его слов, или и из документов официальных?

Анненков. Да, документ официальный видел, где ему предписано было подать в отставку...

Защитник. Нет, о приютах были документы официальные?

Анненков. Нет. Письма сочувственных учителей были, даже в одном из писем я прочел, что он был назван “отцом”.

Прокурор. Вы не помните, от кого были эти письма?

Анненков. Не умею сказать.

Прокурор, Я не фамилию спрашиваю, а по общественному положению кто эти лица? - Волостные власти?

Анненков. Да, да, от крестьян, от властей волостных каких-то.

Прокурор. От волостных писарей?

Анненков. Кажется, да.

Приглашают эксперта доктора Гольдшмита из Царского Села.

Предс. Относительно раны г. Меньшикова что вы можете сказать?

Гольдшмит. Я увидел г. Меньшикова на второй день после поранения и посоветовал перевести его в больницу, сделал перевязку, и он находился в больнице под моим наблюдением три недели. Рана закрылась первым натяжением, зажила, остались только незначительные следы пореза. Рана находится в области левого предплечья, так что входное отверстие сверху снаружи, а выходное под локтем внутри.

Предс. Направление раны вы исследовали?

Доктор. Зондировать? Нет, не зондировал.

Предс. По данным, которые обнаружило судебное следствие, как вы полагаете - направление раны соответствует ли тому положению, в котором по описанию свидетелей находились потерпевший и обвиняемый?

Доктор. Совершенно соответствует - именно рука должна была лежать или в таком вот направлена, или облокотившись на ручку кресла.

Предс. Значение этой раны для здоровья каково?

Доктор. Нельзя сказать, чтобы она была легкая, потому что последствия еще до сих пор держатся.

Предс. Боли, о которых тут было заявлено, это последствие раны?

Доктор. Да, это последствия огнестрельной раны. От ушиба нерва вероятно осталась невралгия - пуля ударила, ушибла нерв, а не разрезала его, это и спасло от полного паралича руки. Теперь он только мелких движений не может делать, а грубые движения делает.

Предс. Имеется надежда на благополучный исход или это может затянуться?

Доктор. Это явление прогрессирует к лучшему. Надежда есть.

Предс. В чем вы видите улучшение?

Стл. 812.

Доктор. В том, что он движения более мелкие начинает делать. Сначала меньше движения в этой области было, а теперь мало-помалу восстановляется движение.

Прокурор. Три месяца все-таки длится это. Легкой вы не решились бы назвать эту рану?

Доктор. Абсолютно легкой я бы ее не назвал. Три месяца прошло, а этот процесса еще не кончился.

Прокурор. По тому как нанесена рана и по положению руки следует считать, что пуля была направлена в левую половину туловища?

Доктор. Да.

Прокурор. Так что если приблизительно представить себе положение г. Меньшикова, то можно сказать, что наиболее важные органы были прикрыты рукою - легкие и сердце?

Доктор. Да.

Прокурор. Так что как раз в эту область был направлен выстрел? И будь револьвер крупнее и удар сильнее, мог бы быть смертельный исход?

Доктор. Да. Мне представляется, что револьвер отдал, вероятно. потому что пуля прошла сверху вниз.

Прокурор. Выстрел был сверху, потому что Меньшиков сидел, а Жеденов стоял.

Доктор. Пожалуй, да.

Прокурор. Если бы рука не была в таком положении, то было бы задето легкое и сердце?

Доктор. Да.

Защитник. Через три недели он вышел из больницы и мог заниматься своими обязанностями?

Доктор. Он вышел, но он жаловался постоянно на боль. Ранен он в левую руку, а работал правой еще раньше.

Защитник. Рана в том вид, как она оказалась, опасности не представляла?

Доктор. Она зажила первым натяжением, т. е. протекла благополучно.

Прокурор. Вы говорите - рана не мешала ему заниматься, но, напр., на нервное состояние его она не повлияла?

Доктор. На общее состояние здоровья конечно повлияла, - несомненно.

Старшина присяжных заседателей просит спросить свидетеля Гайдебурова.

Подходит свид. Гайдебуров.

Старшина присяжных заседателей. Была ли редакция “Недели” убеждена в полной справедливости полученной ею корреспонденции?

Гайдебуров. Насколько вообще возможно...

Старшина. Если бы пришлось отвечать перед судом, могла ли бы она доказать, что корреспонденция вполне справедлива?

Гайдебуров. Безусловно!

Предс. Чем стороны желают дополнить следствие?

Прокурор. Ничем.

Защитник. Я тоже.

Старшина присяжных. Мы просим еще раз прочитать показания свид. Неаполитанской и Меньшикова.

Читают.

Прокурор. Я просил бы суд удостоверить, что есть сообщение министерства внутренних дел об отставке Жеденова.

Предс. Вам известно, подсудимый, что есть это сообщение?

Жеденов. Известно.

Прокурор. Я не прошу оглашать. Я только прошу удостоверить, что Жеденов уволен от службы.

Старшина присяжных. И когда именно уволен - до появления корреспонденции или после нее?

Предс. 25 января Жеденов подал прошение об увольнении, увольнение состоялось 19 марта, а это событие было 20 марта. Более никто ничего не имеет? Объявляю судебное следствие оконченным. Свидетели свободны.

На пять минут перерыв.

Прокурор. Господа присяжные заседатели! Если бы мы взглянули глазами подсудимого Жеденова на все совершавшиеся с ним за последнее время события, то должны были бы признать, что он сделался жертвою последовательного ряда недоразумений, неудач, несправедливостей и неблагоприятных для него случайностей. По недоразумению не оценило благих его начинаний население того земского участка, который в течении нескольких лет представлял собою арену его административно- филантропической деятельности. По недоразумению отнеслось с порицанием к этой деятельности его ближайшее местное начальство. По недоразумению разделила взгляд ближайшего местного начальства та высшая власть, от которой зависело или предоставить дальнейшей опеке г. Жеденова население четвертого земского участка Камышинского уезда, или же пресечь те опыты, которые производил над этим населением г. Жеденов. По недоразумению поместили редакции разных повременных изданий, в том числе и редакция газеты “Неделя”, корреспонденции, в которых несправедливые корреспонденты в превратном виде представляли русскому обществу деятельность г. Жеденова. Наконец, по недоразумению прокурорский надзор вместе с обвинительной камерой предал Жеденова суду по обвинение в таком преступлении, которого на самом деле он никогда не совершал, ибо, как он утверждает здесь перед вами, что выстрел последовал совершенно случайно, и намерения убить г. Меньшикова он не имел, хотя за несколько минут перед тем действительно угрожал г. Меньшикову убийством. Конечно, господа присяжные заседатели, бывают на свете неудачники, которым житья нет от всяких неожиданных злоключений. О таких людях говорят, обыкновенно, что “на них, как на бедного Макара, все шишки валятся”. Но когда неудачи и недоразумения идут в такой последовательности, и при том - последовательности логической, какую мы можем усмотреть в настоящем случай, тогда мы вправе отнестись к делу с известною долею скептицизма. Мы можем сказать себе, что если последовательные удачи правильно относить не только на долю слепого счастья, но и на долю умения, то такое же рассуждение применимо до известной степени и к неудачам, на который указывал нам г. Жеденов. И невольно приходит в голову, - не постигают ли обыкновенно эти последовательные неудачи того, кто и сам не без вины в своих злоключениях, и не потому ли на “бедного Макара” сыплются в таком изобилии шишки, что именно сам он помогает их падению грубою или неумелою рукой? Из всех недоразумений, о которых говорил здесь г. Жеденов, для нас в сущности интересно только одно - последнее. Нам важно и необходимо решить, права ли обвинительная власть, утверждающая, что Жеденов совершил преступление, или прав Жеденов, уверяющий, что все произошло случайно, что пуля, так сказать, “сама нашла виноватого”. Не могу, однако, не оговориться при этом, что если бы искать “виноватого” в той редакторской комнате, в которой раздался выстрел из револьвера г. Жеденова, то едва ли таким виноватым оказался бы кто-нибудь другой кроме самого г. Жеденова, виновного уже и тогда, т. е. перед выстрелом, в бесчинстве в чужой квартире, в угрозе убийством и в вызове на поединок.

Для того, чтобы разрешить правильно главный подлежащий нашему решению вопрос о вине или невиновности подсудимого Жеденова, мы должны обратиться к материалу, собранному на судебном следствии, и воспользоваться из него лишь тем, что имеет прямую непосредственную связь с составляющим предмет обвинения событием. Границы исследования каждого события, конечно, могут раздвигаться по нашему усмотрению. Когда речь идет о виновности человека, мы можем вдаваться в исследование бесконечного ряда обстоятельств, которые так или иначе могут служить для характеристики обвиняемого, но в сущности ничего ценного для выяснения коренного вопроса о его виновности не дадут. Я думаю, что на обязанности моей, как представителя государственного обвинения, прежде всего лежит указать вам, господа присяжные заседатели, на те обстоятельства, поневоле затронутый судебным следствием по настоящему делу, которые правильному разрешению этого дела помочь не могут, ибо, останавливаясь над ними, мы только загромоздим дело ненужными подробностями и, пожалуй, затемним или отодвинем на задний план первостепенный по своей важности, подлежащий нашему разрешению вопрос. К числу таких не имеющих значения для настоящего дела обстоятельств я отношу прежде всего, например, вопрос о том, был ли хорош г. Жеденов или нет, как земский начальник? Для разрешения этого вопроса мы, конечно, могли бы найти известный материал и в данных, обнаруженных на судебном следствии. Можно было бы, например, остановиться на вполне основательной презумпции о безошибочности сделанной начальством г. Жеденова оценки его служебной деятельности. Можно было бы почерпнуть довольно веские указания на наличность или отсутствую у г. Жеденова необходимых для исполнения обязанностей земского начальника качеств и в тех действиях его, совокупность которых дает мне основание поддерживать предъявленное г. Жеденову обвинение. Вряд ли, например, понятие о правильном отправлении обязанностей уголовного судьи, применяющего кары за совершение уголовных правонарушений, т. е. обязанностей, которые входят в круг деятельности и земского начальника, вполне совместимо с понятием о судье, способном на тяжкое нарушение охраняемого им закона. Точно также можно усомниться, чтобы человек, который позволил себе такую дикую расправу, какою представляется расправа г. Жеденова с г. Меньшиковым, мог особенно успешно осуществлять те из своих административных функций, задачей которых является охранение общественного спокойствия и насаждение порядка. Но какими убедительными ни казались бы эти или другие подобные им соображения, тем не менее, не произведя полного всестороннего исследования деятельности г. Жеденова как земского начальника, я затруднился бы сказать по этому вопросу решающее слово. Да и в какой связи находится вопрос о г. Жеденове как о земском начальнике, или вопрос о том, справедлива ли статья, которая была напечатана в “Неделе”, с вопросом о виновности г. Жеденова в совершении приписываемого ему преступления? Связи этой нет, и каждый из них может быть разрешен совершенно самостоятельно. Говорилось здесь также о том, был ли г. Жеденов удачным филантропом? Не могу не сознаться, господа присяжные заседатели, что лично в моих глазах несколько сомнительными представляются филантропы, у которых в одном кармане леденцы для плачущих детей, а в другом заряженный револьвер для всякого, кто станет им поперек дороги. Филантропия прежде всего есть результат деятельности доброго сердца, и злобное чувство, которое проявил г. Жеденов в деле с Меньшиковым, дает некоторые указания на способность его к искренней - истинной филантропической деятельности. Но и над этим вопросом останавливаться нам незачем, и мы также спокойно можем оставить его открытым. Допустим также, что приюты, которые устраивал г. Жеденов, о которых он печатал брошюры и читал доклады в разных обществах, и которые вызывали и порицания и одобрения в прессе - были очень хороши, вполне достигали своей цели. Это не повлияет, не должно повлиять ни в ту, ни в другую сторону на разрешение вопроса о виновности г. Жеденова. Итак, господа присяжные заседатели, не будем без нужды усложнять нашу задачу, отбросим все то, что не имеет для нас в данную минуту существенного значения, и даже толкуя всякое сомнение, если оно возникает у нас, в пользу обвиняемого, признаем за г. Жеденовым все доблести его как администратора и как филантропа, от этого дело нисколько не изменится, и мы приобретем лишь возможность посвятить все наше внимание тем обстоятельствам его, от правильного разъяснения и освещения которых находится в прямой зависимости и правильность вашего приговора.

Фактическая сторона настоящего дела в высшей степени не сложна и усвоена вами вполне, поэтому повторять перед вами все подробности события я не буду, а укажу на них лишь в самых кратких чертах. В ноябре прошлого года г. Жеденов был вызван в Петербург для объяснений со своим начальством, причем воспользовался пребыванием здесь и для того, чтобы похлопотать об утверждении устава пропагандируемых им детских приютов. объяснения г. Жеденова с начальством, по-видимому, не привели к благоприятным результатам, и вопрос об оставлении г. Жеденовым должности земского начальника был разрешен окончательно раньше еще, чем последовал выстрел его в г. Меньшикова. Г. Жеденов подал прошение об отставке, и 19 марта, как вы слышали, был послан приказ об его увольнении в инспекторский департамент. 10 марта появилась статья в “Неделе”, написанная, как вы могли убедиться, в чрезвычайно сдержанном тоне, не заключающая в себе ни одного оскорбительного, резкого выражения по адресу г. Жеденова, тем не менее конечно для него неприятная, как содержащая в себе указания на неудачное осуществление им своих обязанностей земского начальника. Г. Жеденов говорил нам о том, какие принимал он меры по поводу этой статьи. Он посылал в редакцию “Недели” своих приятелей, сначала г-на Анненкова, потом г-на Кононовича, которые должны были вести за него объяснения и требовать опровержения взведенного обвинения от имени редакции. С этим требованием, после безуспешности объяснений г-на Анненкова с редакцией “Недели”, г. Жеденов явился в редакцию сам. Что происходило в редакционной комнате, вы, конечно, хорошо помните. Завершились переговоры г. Жеденова с Меньшиковым выстрелом, поразившим последнего. Послушаем, что говорит нам об этом событии г. Жеденов, и прежде всего, какие объяснения по этому предмету давал он на предварительном следствии. Здесь были оглашены перед вами записанные в обвинительном акте показания подсудимого, и он, как вам известно, не опровергал правильности их изложения, да и не мог опровергать, так как показания были записаны им собственноручно. Жеденов утверждал в показаниях, данных судебному следователю, что револьвер он взял с собою для самозащиты, зная от Анненкова, что в лице Меньшикова он встретит человека резкого и грубого. Жеденов утверждал далее, что вынул револьвер из кармана только тогда, когда в редакторской комнате собралось много народа и у него явилось основание опасаться насилия. Когда затем в комнате появился швейцар, то, по словам г. Жеденова, он дважды требовал, чтобы тот не приближался к нему, требование это не было исполнено, и тут-то, размахивая револьвером, Жеденов конвульсивно нажал собачку, посла чего последовал выстрел, помимо всякого его желания поразивший г. Меньшикова. Так объяснял совершившееся г. Жеденов на предварительном следствии. Здесь, на следствии судебном, он дополнил и несколько изменил свои объяснения. В отсутствии потерпевшего Меньшикова и свидетельницы Неаполитанской, безотлучно находившейся при всех объяснениях его с Меньшиковым, Жеденов утверждал здесь, на суде, что раздражение его, хотя и не повлекшее за собою умышленного выстрела, было вызвано главным образом словами Меньшикова о том, что, вполне доверяя корреспонденции, он считает Жеденова действительно совершившим подлог, почему и никакого опровержения поместить в газете не может, тем более, что верит и в присвоение им принадлежащих крестьянам сумм. Опровергнуть это заявление, как новое, появившееся только здесь на суде, путем опроса больного потерпевшего, не удалось. Но я не думаю, чтобы среди кого-нибудь из вас, гг. присяжные заседатели, возникло предположение о том, что в данном случай дело было так, как нам рассказывает г. Жеденов. Болте или менее продолжительный судебный опыт приводит к глубокому убеждению, что верить говорящим на суде лицам можно только тогда, когда каждое произнесенное ими слово при проверке его оказывается словом истины. Но если человек отступает от правды на суде хотя бы в нескольких отдельных случаях, то уже ко всему, что он говорит, нужно относиться с величайшей осторожностью. Я указывал только что на заявления, которые делал Жеденов на предварительном следствии; эти заявления были проверены следствием судебным и предварительным, и все без исключения не подтвердились! Первое заявление о побуждениях, по которым взят был револьвер, было опровергнуто прежде всего показаниями свидетеля Анненкова; Анненков показал, что никогда не говорил Жеденову о Меньшикове как о человеке грубом; напротив, характеризовал его как личность гуманную, любвеобильную и способную пойти на все, чтобы удовлетворить справедливые притязания Жеденова. Что Меньшиков не пользуется репутацией человека грубого и несдержанного, в этом вы могли убедиться из показаний остальных свидетелей. Припомните затем дальнейшие показания Жеденова о том же револьвере, данные здесь на суде. Вполне успокоенный, по его словам, объяснениями с Накрохиным, сущность которых, как я укажу на то впоследствии, была передана нам г. Жеденовым также в совершенно извращенном виде, он хотел заехать домой отвезти револьвер, больше по его мнению не нужный, но не сделал этого за недостатком времени, так как до прибытия в редакцию г. Меньшикова оставалось всего полтора часа. Это объяснение, очевидно, фактически не верно и сугубо неверно еще и потому, что, как заявлял Жеденов, он брал револьвер с опасением, зная свой горячий темперамент и зная насколько оружие может оказаться опасным в его руках во время объяснений по поводу оскорбившей его статьи. Таким образом, если варить искренности этих опасений, то желание отделаться от револьвера, уже не нужного, было бы совершенно естественно. Жеденов говорит, что времени у него оставалось полтора часа. Редакция “Недели” помещается на Ивановской улице в доив № 4, а Жеденов живет на Казанской. Может ли при таких условиях заслуживать доверия объяснение Жеденова? Даже идя пешком он имел более чем достаточно времени, чтобы отнести домой револьвер и к сроку вернуться в редакцию! Далее Жеденов говорит, что вынул револьвер только тогда, когда на шум стали собираться люди и у него явилось опасение насилия. Из числа этих людей, так напугавших Жеденова, почти все были женщины и некоторые, хотя бы говоря только об отсутствующих - престарелые. Вряд ли они могли внушить Жеденову особенный страх. Г. Накрохин - единственный мужчина, находившийся в то время в редакции; быть может, был еще там мальчик Семен. Воля ваша, а при таких условиях надобность в извлечении из кармана револьвера для самозащиты представляется довольно сомнительной. Но помимо этого, свидетели Меньшиков и Неаполитанская удостоверяют, что револьвер был вынут тотчас же после того, когда Меньшиков, отказавшись от дуэли, предложил совместно обсудить дело так, чтобы обе стороны были удовлетворены, и чтобы достоинство какой бы то ни было из них не пострадало. Все это происходило до появления в дверях редакторской комнаты лиц, пытавшихся успокоить г. Жеденова, и следовательно, объяснение его и в этой части представляется прямо опровергнутым данными предварительного и судебного следствия. Затем Жеденов утверждал, что выстрел последовал после того, когда швейцар вошел в комнату, и приближаясь к нему, Жеденову, не остановился, несмотря на двукратное его предупреждение. Так говорил Жеденов на предварительном следствии; здесь на суде он изменил несколько это показание и теперь заявляет, что не помнит, вошел ли именно швейцар или кто-нибудь другой. Между тем и на предварительном и на судебном следствии было установлено, что в момент, непосредственно предшествовавший выстрелу, в редакторской комнате находился только Меньшиков и Жеденов, и едва лишь швейцар Осип успел показаться в дверях этой комнаты, как Жеденов, направляя револьвер прямо в грудь Меньшикова со словами “вот вам”, выстрелил в него в упор. Таким образом и это объяснение подсудимого совершенно опровергнуто. Опровергнуто еще одно новое объяснение г. Жеденова - его рассказ о бесед с г. Накрохиным. Вы слышали здесь от г. Жеденова, что г. Накрохин признавал будто бы его право требовать от редакции опровержения от ее имени и утверждал, что редакция не должна была печатать такой корреспонденции как “Красноярский бунт” и потому несомненно пойдет на всякие уступки и не допустит до суда. Затем, по словам г. Жеденова, он поручил Накрохину передать Меньшикову, что он требует или опровержения, или дуэли, и в том случай, если Меньшиков не считает возможным напечатать требуемое опровержение, то просит не принимать его, а указать место, куда он может прислать своих секундантов - вот, что говорил г. Жеденов, ссылаясь на г. Накрохина. Господа присяжные заседатели! Вы слышали здесь этого свидетеля, - при самом большом желании отнестись к показанию его с недоверием, вряд ли к этому есть какая-нибудь возможность. Показание это полно искренности - в нем не было ни одного лишнего слова! Свидетель точно и ясно передавал нам все содержание своей беседы с подсудимым и заявил, что ничего подобного тому, что утверждает т. Жеденов, не происходило и сказано им не было. Забыть сказанное ему г. Жеденовым свидетель Накрохин конечно не мог, тем более, что речь шла о таком необычном у нас факте, как вызов редактора газеты на дуэль, и так как данное ему поручение, если бы оно было дано ему в действительности, представляло большую важность не только для г. Жеденова, но и для близкого Накрохину человека - потерпевшего Меньшикова. Итак при проверке объяснений подсудимого Жеденова оказывается, что он излагает нам обстоятельства дела далеко не так, как это было в действительности. При таких условиях, как могли бы мы в столь серьезном деле, как отправление уголовного правосудия, положиться на правильность оценки событий, делаемой г. Жеденовым, и в чем-либо поверить ему на слово. Я думаю, что, наоборот, из показаний его должно быть нами отброшено все, не только так или иначе опровергнутое, но и голословное, не подтвержденное ни письменными документами, ни объяснениями кого-либо из опрошенных свидетелей. Обратившись к достоверным источникам для уяснения себе обстоятельств дела, вы без особого труда восстановите перед собой с совершенной ясностью картину преступления. Свидетельские показания, которыми вам придется пользоваться, чужды каких бы то ни было противоречий, вполне согласны между собой, начиная с двукратно прочитанных вам показаний Меньшикова и Неаполитанской. Ни одно из свидетельских показаний ни по содержанию своему, ни по личным свойствам свидетеля не дает повода для сколько-нибудь основательных сомнений. Трудно в виду этого не считать обвинения вполне доказанными, и мне остается лишь указать вам на главнейшие моменты в деле, определяющие характер руководившего подсудимым намерения и степень его виновности.

Прежде всего в этом отношении необходимо остановиться на том существенно важном обстоятельстве, что подсудимый Жеденов, придя в редакцию, принес с собою оружие, из которого им был произведен выстрел в потерпевшего. По этому поводу мне могут заметить, что не доверяя объяснениям г. Жеденова о том, что револьвер был взят им для самозащиты, я тем самым как бы ставлю себя в логическую необходимость обвинять его в совершении преступления с заранее обдуманным намерением. Но так ли это? Чтобы ответить на этот вопрос, я должен, прежде всего, хотя бы в немногих словах, коснуться законных признаков приписываемого г. Жеденову преступления. Говоря об умышленных преступлениях против жизни и телесной неприкосновенности, закон наш устанавливает три оттенка руководящей действиями виновного злой воли. Самым тяжким признается преступление, совершенное с заранее обдуманным намерением. За ним, по тяжести своей, следует преступление, совершенное умышленно, но без заранее обдуманного намерения, и, наконец, преступление, совершенное в запальчивости или раздражении. Между этими проявлениями злой воли существует следующее существенное различие: в первом случай решимость на совершение преступления создается при условиях, не устраняющих возможность спокойного обсуждения последствий предпринимаемой преступной деятельности и, что всего важнее, - отделяется от момента исполнения задуманного более или менее продолжительным промежутком времени, когда еще можно одуматься, когда могут проявить свое спасительное действие нравственные тормоза, если они имеются налицо. Само собой разумеется, что при таких условиях бездействие этих тормозов, осуществление преступного решения указывает на большую нравственную испорченность, на более значительное напряжение злой воли, и следовательно и на относительную тяжесть преступления. Во втором случае решимость совершить преступление создается при таких же условиях, как и в первом, но приводится в исполнение непосредственно, без промедления. Тут центр тяжести в так называемом “холодном” умысле, образовавшемся на почве хладнокровного рассуждения. Наконец, в третьем случае мысль о совершении преступления возникает внезапно, под влиянием вызванного теми или другими обстоятельствами сильного душевного волнения, именуемого в законе „запальчивостью или раздражением". Здесь в пользу виновного говорит то, что он и решается на преступление, утратив уже душевное равновесие, и совершает преступление под тем же импульсом, не имея ни времени, ни возможности подвергнуть свои действия сколько-нибудь спокойному обсуждению. Для большей ясности я позволю себе прочитать вам ту статью улож. о наказ., по которой обвиняется подсудимый Жеденов. Статья эта гласит: “Если убийство учинено хотя не случайно, но в запальчивости или раздражении, и особенно когда раздражение вызвано было насильственными действиями или тяжким оскорблением со стороны убитого, виновный, по усмотрению суда, подвергается...” и т.д. Применяя указанные мною постановления закона к настоящему делу и сопоставляя их, между прочим, с наличностью у подсудимого Жеденова, во время объяснений с его Меньшиковым, револьвера, взятого очевидно не для самозащиты, а с иною целью, я тем не менее не нахожу возможным обвинять Жеденова в покушении на убийство с заранее обдуманным намерением, так как не могу придти к убеждению в том, что запасаясь револьвером и отправляясь в редакцию “Недели”, Жеденов имел уже намерение стрелять в Меньшикова и покуситься на его жизнь. Я полагаю, напротив, что действия Жеденова должны быть истолкованы несколько иначе. А при возможности даже сомнения, было бы неосторожно со стороны обвинительной власти увлекать вас на путь произнесения приговора, не отвечающего по своей тяжести содеянному в действительности преступлению. Я думаю, что намерение убить Меньшикова могло возникнуть и возникло у Жеденова уже в помещении редакции.

Из всего, что мы слышали здесь и более всего из того, что слышали от самого г. Жеденова, мы вряд ли не имеем возможности составить себе довольно определенное представление о его нравственной личности. Быть может, Жеденов полон благих порывов. Быть может, он обладает и силами, необходимыми для проведения их в жизни - это вопрос в настоящем деле второстепенный и значения не имеющий. Но несомненно, Жеденов - натура страстная и в высшей степени самолюбивая. Он любит производить вокруг себя шум. Он не хочет быть рядовым земским начальником. Он страстно принимается за новшества, является сюда в Петербург, хлопочет об устройстве приютов задуманного им типа, пропагандирует их, читает о них рефераты в Вольно-экономическом и в Техническом обществах, печатает о них брошюры, хлопочет об утверждении их устава. Быть может, тут было много филантропии, но я не сомневаюсь - было также не мало желания выдвинуться, заставить говорить о себе. И вот, человека самолюбивого, который, как вы видели, стремился к широкой, громкой общественной деятельности, - справедливо или нет - другой вопрос, - но постигает неудача. Предположим - несправедливо. Но те лица, от которых зависела дальнейшая деятельность Жеденова, решили, что в Камышинском уезде она продолжаться не должна. Ему приходилось стать в ряды уволенных от службы, уволенных потому, что деятельность их не получила одобрения начальства. Тяжелое положение для человека, настолько самолюбивого, как подсудимый Жеденов, и из этого положения он несомненно искал наименее болезненного для самолюбия исхода. Тут подвернулась корреспонденция о “Красноярском бунте”, помещенная в газете “Неделя”. Я думаю, что острое отношение г. Жеденова к этой статье имеет в значительной степени характер сознательной, умышленной придирки, иначе трудно объяснить почему того же отношения не вызвали в нем такие же статьи, появившиеся, по удостоверению свидетеля Гайдебурова, еще ранее, частью в петербургских, частью в московских газетах.

Что было в статье “Красноярский бунт” особенного? Чем возбудила она так подсудимого Жеденова? Даже при чрезвычайно строгом отношении к печатному слову, при чрезвычайной требовательности, предъявляемой к авторам печатных статей, нельзя не признать, что в этой статье ничего вызывающего г. Жеденова не только на совершенное им, но вообще на какое бы то ни было насилие - не было. Не было в ней ни резких выражений, ни глумления над личностью, за которые, глядя на дело с точки зрения г, Жеденова, нельзя рассчитаться иначе, как с оружием в руках. Оставаясь на той же точке зрения г. Жеденова, нельзя не признать, что не всякая неправда, сообщенная о ком бы то ни было из нас в печатном органе, может быть опровергаема предоставляемыми законом в наше распоряжение средствами. Всякий общественный деятель должен быть готов услышать порицание своей деятельности, нередко и порицание несправедливое, основанное на тенденциозном, неверном изложении фактов, т. е., иначе говоря, - на клевете. Если объектом клеветы является интимная частная жизнь оклеветанного деятеля, если она коснется его жены, дочери или вообще кого-либо из близких, дорогих людей, тогда, конечно, опровергать, защититься бывает затруднительно. Есть стороны жизни, отношения которых всякий вправе не желать выносить на позорище, на судбище ни при каких условиях. Иное дело, когда правота касается деятельности общественной. Ее не только может, но подчас должен опровергать общественный деятель, любящий свое дело, ради этого дела. А насилием ведь ничего не опровергнешь. Если в газете “Неделя” была помещена неправда о г. Жеденове, то неправда такая, на которую не трудно было возразить. Не трудно было возражать на эту статью, опровергать ее даже и в том случае, если бы она заключала в себе все то, что содержится в ней по словам подсудимого Жеденова. Но ведь вы ознакомились с этой статьей и не могли не убедиться в том, что г. Жеденов совершенно неверно передает ее содержание. В ней, как я уже указывал вам на судебном следствии, нигде не говорится, чтобы Жеденов присваивал себе общественные деньги; напротив, автор корреспонденции прямо утверждает, что деньги тратились на общественные дела, только не на то, на что хотели крестьяне. Да и в составлении подложного приговора г. Жеденова там также не обвиняют. Почему же нельзя было опровергать ее, доказывать лживость сообщенных в ней сведений?

Жеденову нужен был выход из того тяжкого для его самолюбия положения, в котором он находился. Вынужденная отставка! Какой будничный, прозаический конец! Как тяжко было после этого возвращаться в среду свидетелей его шумной деятельности. Видеть злорадные, насмешливые и, что пожалуй еще тяжелее, соболезнующие взгляды. Нужен был эффект, отблеск которого придал бы другую, более красивую окраску пошлой действительности. Таким эффектным концом являлась дуэль с Меньшиковым. Ее нужно было добиться. Вот почему г, Жеденов явился в редакцию газеты “Неделя” с требованием, рассчитывать на удовлетворение которого было прямо невозможно. Я не могу себе представить редактора, который согласился бы сделать то, чего требовал от Меньшикова г. Жеденов. И не могу себе представить, чтобы г. Жеденов хоть на одно мгновение допускал мысль, что требования его будут исполнены. Когда человек заявляет, что написанное о нем неправда, когда ему в ответ на это говорят, что если он доставит материал, подтверждающий опровержение, то перед ним даже печатно извинятся, - что же можно сделать больше? Я полагаю, что Жеденов не мог рассчитывать на то, чтобы Меньшиков уступил этим требованиям, даже стоя под дулом его револьвера. Но у Жеденова могла быть другая надежда: Меньшиков мог согласиться на иное требование - он мог согласиться, хотя бы под угрозой револьвера, выйти на поединок. На это и рассчитывал Жеденов. Но тут он встретил неожиданное затруднение. Меньшиков, не изменяющий по-видимому своим убеждениям даже под дулом револьвера, отказался категорически создать для г. Жеденова возможность отыскиваемого им эффектного конца. Озлобленный этим неожиданным препятствием, взвинченный собственными усиленными настояниями и угрозами, раздраженный упорным сопротивлением его требованиям, Жеденов дал волю охватившему его злобному чувству против Меньшикова и решился выстрелить ему прямо в грудь или иначе говоря - убить.

Мне могут сказать, что решимость эта находится в несоответствии с поводом, что слишком ничтожны были причины, по которым, будто бы, Жеденов решился убить человека. Господа присяжные заседатели! Чем долее вы отправляли бы обязанности судей, тем чаще пришлось бы вам наталкиваться на случаи, где ничтожный по-видимому повод послужил однако единственным внешним толчком для совершения преступления. Я мог бы указать на целый ряд подобных случаев из нашей судебной практики, если бы не считал, что доказывать справедливость высказанного мною положения по данному делу совершенно излишне, так как для нас не может не быть очевидно, что сам г. Жеденов усматривал достаточный повод и основание для посягательства на жизнь Меньшикова. Ведь вы знаете, что г. Жеденов вызывал Меньшикова на дуэль, - вы убедились также, что г. Жеденов из тех людей, которые шутить не любят. Раз он вызывал на дуэль, то не с намерением же стреляться шоколадными пулями и не с тем, чтобы выпустить заряд на воздух. Значить, считал же он, что у него есть достаточный повод убить или поранить Меньшикова на дуэли. Когда же к неприязни, которую внушал ему Меньшиков как редактировавший “Неделю” во время напечатания статьи о “Красноярском бунте”, присоединилось раздражение за упорный отказ от поединка, то злобного чувства, охватившего подсудимого Жеденова, оказалось достаточным, чтобы заменить выстрел с барьера выстрелом в безоружного и беззащитного. И само собою разумеется, что в случаях, подобных настоящему, дело вовсе не в действительной основательности причин, побудивших на совершение преступления, тем более что к счастью для многих - никакая причина никогда не окажется достаточной, а именно в интенсивности злобного чувства. Интенсивность же злобного чувства зависит от такого рода субъективных свойств человека, которые никаким общим определениям не поддаются. У многих столкновение с Меньшиковым не возбудило бы злобы, ищущей исхода в посягательстве на жизнь, у г. Жеденова злобное чувство достигло сильнейшего напряжения и привело его к совершенно преступления. Когда в дверях редакционной комнаты появился швейцар Осип, когда г. Жеденов понял, что у него таким образом ускользает из рук возможность рассчитаться с Меньшиковым тут же или добиться его согласия на поединок, когда он понял, что его хотя бы силой удалят из квартиры, в которой он производил бесчинство, тогда последовал выстрел в упор в грудь Меньшикова, выстрел сознательный - об этом после всех свидетельских показаний спора быть никакого не может.

Вы слышали показания эксперта врача, он разъяснил нам, что выстрел был направлен в левую сторону груди, в ту часть ее, где помещаются наиболее важные органы - легкое, сердце, что не будь эти органы прикрыты рукою Меньшикова или окажись у г. Жеденова револьвер более сильного боя, то исход поранения скорее всего был бы смертельным. При таких условиях даже, казалось бы, странно доказывать, какое намерение руководило действиями г. Жеденова. Или все действия его были бессознательны и тогда он ни в чем не виновен, или, если он действ свал сознательно, то только намерение убить могло руководить им. Он и сделал все для приведения этого намерения в исполнение, и если г. Меньшиков остался жив, то не по вине г. Жеденова, а исключительно благодаря Промыслу Божию. О намерении причинить только рану, хотя бы тяжкую, едва ли может быть речь. Быть уверенным, нанося рану в грудь, что только поранишь, а не убьешь, мог бы разве только опытный хирург, да и то действуя не при тех условиях. при которых стрелял в Меньшикова г. Жеденов. Здравый смысл подсказывает, что когда стреляют в упор, в грудь, со словами “вот вам”, то желают убить. Я полагаю, господа присяжные заседатели, что разрешаемое вами сегодня дело не дает почвы для сколько-нибудь существенных сомнений в вопросе о доказанности вины подсудимого, и потому произнесение справедливого приговора не представит для вас особых затруднений.

Когда вы покончите с главнейшей предстоящей вам задачей, когда, обсудив все обстоятельства дела, вы придете к окончательному убеждению, совершил ли подсудимый Жеденов все то, что приписывает ему обвинительная власть, тогда естественно и полезно будет вам остановиться и на общественном значении совершенного подсудимым преступления. Наша страна, господа присяжные заседатели, как и всякое другое большое государство, представляет из себя весьма сложный государственный и общественный механизм. Для того, чтобы жизнь страны текла правильно, необходимо, чтобы правильно же и в надлежащем взаимодействии работали отдельные части этого сложного механизма, приводимые в движение параллельно действующими правительственными и общественными силами. И та и другая сила, будучи направлены на пользу государства, на пользу общественную, нуждаются в законной охране и заслуживают ее. Ужасно было бы представить себе такое положение вещей, при которых органы правительства - администратор, судья, прокурор - действовали бы под угрозою насилия со стороны лица, интересы которого затрагиваются их деятельностью. Закон поэтому строго карает всякое покушение на лиц, отправляющих государственную службу. В серьезной защите от преступных посягательств нуждаются также с точки зрения государственного и общественного интереса представители общественных сил, работающие на общую пользу. Таких представителей не мало в разных областях нашей государственной жизни, в их числе печать занимает весьма видное место. То, что я говорю вам, конечно, не новость, господа, так как полезное значение печати давно уже признано всеми, и взгляд этот нашел себе авторитетную санкцию в целом ряде распоряжений нашего правительства. К числу важнейших и плодотворнейших сторон деятельности печати я отношу именно ту, благодаря которой нередко открывается истина там, где иначе она оставалась бы под спудом если не навсегда, то на долгое время. Есть в нашем отечестве еще такие медвежьи углы, куда с трудом проникает контролирующий глаз. Сколько темной неправды, горьких несправедливостей могло бы безнаказанно твориться там, если бы от времени до времени не узнавали о них те, кому это видеть надлежит, благодаря их оглашению в печати. И вот вокруг существующих повременных изданий, вокруг этих, так сказать, постоянных правильно организованных кадров армии печатного слова, группируются добровольцы - в лице гонимых нередко корреспондентов. Есть между ними и своего рода “мародеры” - это те, которые преследуют не общее благо, а свои личные выгоды и интересы, но не мало и таких, благодаря которым не раз удавалось восстановить справедливость там, где она грубо и резко была нарушена. Станемте на минуту, гг. присяжные заседатели, в положение начальника кадра - редактора повременного издания. Что может он сделать, чтобы обеспечить свою газету от помещения в ней лживых сведений? Он должен, конечно, отвергать корреспонденции лиц, когда-либо оказавшихся неблагонадежными в отношении сообщаемых ими сведений. Он обязан прибегать к предварительной проверке сообщений, присланных корреспондентами ему неизвестными, и может, наконец, печатать, устраняя из них все резкое и ненужное, корреспонденции, с авторами которых ему уже приходилось иметь дело и не верить в правдивость которых у него нет, никаких оснований. По удостоверению свидетеля Гайдебурова, и он и Меньшиков знают автора корреспонденции о красноярском бунте и вполне ему доверяют. Корреспонденция эта, по-видимому, была написана довольно резко - все резкое ранее напечатания было вычеркнуто редакторским карандашом. Когда затронутый корреспонденцией подсудимый Жеденов заявил редакция о фактической неверности сообщенных в статье сведений - ему предложено было не только поместить его опровержение, но и принести извинения от имени редакции, если опровержение окажется основательным. При таких условиях взглянуть на дело с точки зрения Жеденова, признать его действия нормальными и не преступными, это значило бы поставить редактора газеты, как бы добросовестно он ни действовал, вне закона, отказать ему в необходимой охране и создать для него такое положение, при котором всякое честное и искреннее служение общественному благу сделалось бы для него совершенно невозможным. Поэтому расправа подсудимого Жеденова с Меньшиковым, насколько мне известно, впервые у нас послужившая ответом на газетную статью, приобретает в моих глазах глубокое общественное значение, и глубокое значение для нашей печати будет иметь, гг. присяжные заседатели, постановленный вами приговор.

Задача уголовного правосудия состоит в отыскании материальной истины в каждом отдельном деле, и если приговор, постановленный судом, вполне отвечает этой задаче, то специфическим свойством такого правосудного приговора является то, что им одновременно удовлетворяются как законные интересы подсудимого и потерпевшего, так и интересы общества и государства, для которых правильное отправление уголовного правосудия составляет вопрос жизненный и является одним из необходимых условий, обеспечивающих возможность естественного и правильного роста государственного и общественного организма. Такой правосудный приговор вы, я надеюсь, постановите по настоящему делу. Приговором этим, я думаю, вы скажете подсудимому Жеденову, что он тяжко нарушил закон, вы скажете ему также, что нападая на беззащитного, он гораздо более запятнал ту дворянскую честь свою, о которой он говорил нам, чем запятнала ее статья газеты “Неделя”, послужившая ему поводом для совершения преступления.

“Неделя” 1896 № 26.

Клн. 846

Дело Жеденова.

(См. № -25 “Недели”).

Поправка. В предыдущем номере “Недели”, в отчете о деле Жеденова, вкралась существенная ошибка. На стр. 797, в показаны редактора “Недели”, В. П. Гайдебурова, напечатано: “Корреспонденция была принята мною недели за три до напечатания”. Вместо до напечатания здесь следует читать: до моего отъезда.

Защитник. Господа присяжные заседатели! Ваш приговор действительно и должен быть таким, как в заключительных словах определил представитель обвинены. Он должен по мере возможности открыть истину. Но истина в данном деле заключается только в вопросе - виновен или невиновен подсудимый. Только это должно быть вашей задачей, и только это должны вы разрешить по совести! И только этим правильным, законным разрешением вопроса вы исполните общественную задачу, лежащую на вас, о которой говорил представитель обвинения! Но - да хранить вас Бог когда-нибудь увлекаться мыслью о том, что вы должны не только судить, но еще кого-то охранять, что вы должны бояться, если вынесете оправдательный приговор, что отнимите этим охрану у кого-то, что общество будет потрясено и взволновано! Бойтесь мысли, что ваш приговор должен подчиняться каким-то другим соображениям, кроме правосудия! - Никаким! Одна правда - виновен или невиновен - вот что должно вас интересовать. У нас все имеют охрану в законе - и литераторы, и судьи, и чиновники, и правительственные агенты имеют охрану в суде, применяющем закон, но закон не требует обвинительных приговоров во что бы то ни стало. Обвинительная власть говорить вам, что если вы вынесете оправдательный приговор, то обеспокоите общество; но такой призыв стремится взволновать вас, лишить спокойствия, а судья должен быть спокоен! Спокойствие - это лучшее украшение судьи! Вы можете быть, кроме того, что справедливы и спокойны, только - милостивы! Закон говорить: храните правду и будьте справедливы и милостивы, и не задавайтесь вопросами, которые выходят из сферы вашей деятельности.

Клн. 847

Я буду просить вас об одном, господа присяжные заседатели: забудьте, что перед вами сидит земский начальник. Знайте одно, - что перед вами сидит человек, которого судьба привела на скамью подсудимых, человек, который имеет законное право на то, чтобы вы могли заглянуть в его душу и, даже признавая его ответственным, могли бы нарисовать самим себе правдивую картину того, что делалось в душе этого человека тогда, когда катастрофа разыгралась. Невольно сам обвиняемый и я, его защитник, и представитель обвинения - увлекаемся и невольно касаемся и прошлой деятельности Жеденова, как земского начальника. Правда, представитель обвинения заявил, что он не будет вовсе говорить об этом, но в действительности говорил об этом предмете минут 12 - 15. Ведь это известная форма, господа присяжные заседатели, - полчаса говорить, что о том-то говорить не надо, и в действительности исчерпать предмет! Я не буду, господа присяжные заседатели, доказывать, что Жеденов был идеальный земский начальник! До этого дела нет мне и нет дела вам. Но когда я разбираю деятельность человека, для меня есть цель выяснить - во что верит этот человек, чего хочет достигнуть, какому богу молится. Когда о человеке говорят, что он поставил себе целью бороться с пьянством, с нищетой, с развратом, что он решил принять меры, чтобы несчастную массу сирот крестьянских, которые просят милостыню, а затем погибают в воровстве, приютить и спасти; когда мне говорят, что человек поставил себе задачей бороться с пожарами, которые так истребляют нашу бедную деревянную и соломенную Русь, - я должен сказать, что за все эти стремления человек заслуживает искренней благодарности. Иное дело - каким образом Жеденов, будучи земским начальником, стал проводить эти мысли. Может быть, он не умел взяться за дело, может быть, он вел дело дурно, может быть, вследствие этого он оказался неудобен, как администратор, и его устранили. Этого вопроса здесь мы касаться не должны, потому что не призваны метать шар между Жеденовым и его порицателем! Но когда мы говорим не о земском начальнике, а о человеке, то забыть о том, что имел в своей душе этот человек, забыть, что он молился такому богу и служил такой цели, как дай Бог каждому общественному деятелю - нельзя.

Господа присяжные заседатели! Когда Жеденов, посвятивши несколько лет своей деятельности тем целям, о которых я говорил, должен был от своего дела уйти, когда разрушалось все, что он сделал, когда разрушалась пожарная команда, заводились вновь кабаки, он приехал сюда, в Петербург, бороться за последнее обожаемое свое детище. Он пришел просить известный благотворительный орган - “Учреждения императрицы Марии” взять под свое покровительство его приюты. Он сам пришел с повинной головой, говоря: “Дело святое, но я не могу с ним справиться, у меня его из рук вырывают, возьмите и поддержите это дело!”. В это время посыпалась неожиданно масса газетных статей. Что же говорилось в них? Бранили его как земского начальника, бранили за то, что крестьяне им недовольны, что он превышал пределы власти своей, хулили его деятельность общественную, но никто, как человека, его не задевал. Могли говорить, что он был неумелым земским начальником, неправым, - он мог против этого спорить и защищаться. Но мог ли он думать, что когда дело коснется его идеалов, его “святая святых” - мог ли он ожидать, что в лучшем орган печати бросят в него грязью не как в земского начальника, а как в человека? В этой статье говорится: - ведь ты мошенник, ты подлог делал, ты деньги чужие брал! Представитель обвинения говорить, что в этой стать нет ни слова резкого. Да в этом-то и весь ужас Жеденова, что прямого оскорбления не было! Но что же там было сказано? “Земский начальник уговаривал крестьян открыть общественную виноторговлю на пробу на полгода, а впоследствии они узнали, что приговор дан на целый год, а торговля продолжалась три года”. Как же это понимать? Земский начальник собрал их и говорит: “Братцы, вы только попробуйте, сделайте приговор на полгода”. Крестьяне согласились, а приговор оказался написанным на целый год. Да разве это не есть обвинение в подлоге, в подлости? Ведь тут речь идет не о земском начальник, а о человеке! Если вы скажете, что Жеденов насильно заставил крестьян дать приговор, могут сказать - как администратор он негоден! Но, когда говорят, что он обманом выманил приговор на год, что крестьяне давали приговор на полгода, а когда подписывали там стояло уже не то - тут говорят не об администраторе, а о человеке, и притом бесчестном! Дальше он читает, что крестьянское общество желает снова сдать виноторговлю кабатчикам по той простой причин, что крестьяне не знают - сколько дохода приносить им общественная виноторговля и куда эти доходы идут. Ниже сказано, что доходы идут не на то, что желает общество. Но выше-то стоят слова, что крестьяне не знают сколько дохода и не знают куда идут деньги. А когда выбирали учетчиков, то земский начальник этих учетчиков не утверждал. Что же это? Обсуждение его общественной, государственной деятельности? - Это есть указание на подлый поступок, указание на то, что он совершил обман, и не ради того, что увлекся хорошим делом, нет - для того, чтобы набить карман!

Господа присяжные заседатели! Подобная вещь оскорбительна

Клн. 848

для всякого человека, а тут она напечатана по поводу деятельности Жеденова, по поводу того, во что он верил как нечто святое, хорошее, на что он лучшие годы жизни положил - и вот в то время, когда судьба сиротских крестьянских приютов, этого излюбленного его детища, уже почти решилась. Конечно после такой статьи в высшем государственном учреждении скажут: да что же разговаривать с таким человеком - это казнокрад, способный на обман! Когда для его дела настала такая страшная опасность, мог ли он оставаться не взволнованным? Ну, поставьте себя, господа присяжные заседатели, одну минуту в положение человека, который со стороны печати ожидал поддержки, думал, что печать должна была выступить на борьбу с кулаками, мироедами, должна сказать - давно пора уничтожить кабаки и завести общественную виноторговлю, и вдруг эта самая печать ему говорит: ты мошенник, ты подлоги делаешь, ты вор! Говорит представитель обвинения: - Жеденов в сущности взволнован не был, он комедию играл, ему нужно было порисоваться. - Когда? Перед кем? Когда он несчастный пришел за три дня к Анненкову, взволнованный, бегал, метался, - что же он - комедию ломал? Или когда он пришел редакцию - разве тогда играл комедию? Если бы была комедия, если он стрелял только для того, чтобы порисоваться, пошуметь, заставить о себе говорить, он стрелял бы мимо, а не в человека. Но представитель обвинения ухитрился и то и другое допустить: с одной стороны он стрелял, чтобы порисоваться, чтобы вышло красиво, а с. другой стороны хотел убить человека, - это явное противоречие. Я уже говорю: - если он шел для комедии, то значит не было мысли убить, не было покушения на убийство! Нет, Жеденов не шел убивать, но и комедии не играл! Когда мутится разум, когда мутится сознание, люди взволнованные доходят иногда и до убийства. Но в настоящем случае был выстрел, но не было ни убийства, ни покушения. Эти я не хочу сказать, вопреки предположению почтенного обвинителя, что считаю недоразумением будто бы самое привлечете Жеденова к суду. Нет, - хотя и случайный, но выстрел был, ранен человек, и Жеденов должен оправдаться, а суд рассмотреть дело. Попробую шаг за шагом проследить обстоятельства всего дела. Виноват, г. председатель, тут такая духота - прошу перерыва.

Перерыв на 5 минут.

Защитник. Что же оставалось делать, господа присяжные создатели, Жеденову, когда он прочитал эту статью? Представитель обвинения говорит, что он мог преследовать за клевету, но что такое клевета? Это есть умышленная ложь, пущенная нарочно про другого, с целью лишить его доброго имени с целью оклеветать. Но разве Жеденов подозревал что-нибудь подобное относительно редакции газеты “Неделя”? Нет! Он никогда не позволял себе думать, что тот или другой редактор, в данном случае редактор газеты “Неделя”, хотел его оклеветать. Он никогда ничего подобного не думает и теперь. Он говорил и редактору, и Анненкову, что редакция увлеклась и по недоразумению позволила себе поместить такую фразу. Следовательно, считать г. Меньшикова или Гайдебурова клеветниками он не имел основания. Господа присяжные заседатели, да с клеветниками не объясняются! Клеветника или ведут в суд, или бьют, если человек горячего темперамента и не намерен путем закона преследовать клеветника. Но не идут объяснятся лично или через друзей! Клеветника не вызывают на дуэль. Представитель обвинения говорит: - да кто же мешал ему опровергнуть статью? Вот здесь-то и весь вопрос. Если, например, про меня напечатают, что я украл из кармана носовой платок, я могу напечатать, что это ошибка, вот вам счет и гостинного двора, где я платок купил, - ей Богу купил! И ведь один будет ходить по гостинному двору собирать счет чтобы доказать, что он платков не воровал, а другой скажет: моя честь не позволяет мне оправдываться в таком позорном обвинении. Так говорил и Жеденов. Может бы мы с ним не согласны, но эта точка зрения существует не у одного Жеденова, но у целого сословия, и она имеет свое право на существование. Есть много людей, которые будут оправдываться, объяснять, но до тех пор, пока их не оскорбили! Тогда уже оправдываться они не могут, потому что это значить низводить себя на такую степень, которая для них оскорбительнее самого обвинения. Именно так смотрел на это дело Жеденов и сказал Меньшикову, что за такое оскорбление расплачиваются кровью! Дуэль - вещь не христианская и не гуманная, законом запрещенная, но дуэль существует, и существует на зло запрещению закона, существует на зло проповеди сторонников мира. Она и существует в западных государствах, которые цивилизованнее нас. И у нас нынче официально существует закон, который предписывает: - если военному человеку нанесено оскорбление, чтобы офицерский суд рассмотрел дело, и если найдет нужным, то суд приказывает офицеру вызвать на дуэль обидчика, а если он не вызовет, его выгоняют из полка. Этот закон существует, правда, наравне с другим законом, который запрещает дуэль и наказывает делающих вызов, не военных. Может быть мы бы и не согласились со взглядом Жеденова, я сам - ярый противник дуэли, но она существует. Наш военный закон о дуэли есть сколок, прямо переписка закона германского. Там офицер обязать драться, если его оскорбили, под страхом потери мундира.

Таким образом фраза, которую произнес Жеденов, - что

Клн. 849

такое оскорбление смывается только кровью, есть результат понятий, сложившихся не сегодня и не вчера, а веками выработанных у целых народов. Виноват Жеденов в том, что он вырос в такой среде, где существуют подобные взгляды на вопросы чести? Виноват Жеденов в том, что он не может оправдываться, когда его называют вором и мошенником? Оправдываться и говорить - я не вор, я не мошенник! Вот почему он пришел к Меньшикову больной, взволнованный. Анненков говорит ему - напишите опровержение. Он отвечает: - Да, помилуйте! Разве можно писать опровержение, когда меня мошенником называют! - Не забудьте, господа присяжные заседатели, что все время речь идет только об этой фраз, потому не верно то, что говорил представитель обвинения, что Жеденов оскорблен был корреспонденций. Нет, пусть в этой корреспонденции говорят, что приюты стоили десятки тысяч рублей, что действия Жеденова возмущают и разоряют народ, он мог против этого сказать, тут позорного ничего не было. Против этой корреспонденции он готов был возражать. Но он говорит, что для возражения ему уста закрыты: если такую фразу в опровержении промолчать - значить признать ее верной, оправдаться в ней я не могу, потому что это противоречит и душе и сердцу, это для меня унизительно. Что делает при таких обстоятельствах Жеденов, про которого говорят, что он шел не то убить, не то попугать Меньшикова? Он просит приятеля Анненкова - сходить в редакцию, просить сказать, чтобы редакция взяла эту фразу назад: ведь для дела не нужна эта фраза, ибо в корреспонденции разбираются действия земского начальника, и незачем задевать Жеденова, как человека. Анненков идет в редакцию “Недели” объясняться. Меньшиков отвечает ему, что опровержение от редакции невозможно, потому что редакция не сомневается в справедливости всего сказанного в статье, и действительно, даже на суде, когда г. старшина присяжных заседателей предложил вопрос свидетелю Гайдебурову - уверен ли он в справедливости корреспонденции? - он сказал - безусловно. То же думал и Меньшиков, и потому сказал, что никаких опровержений писать не будет. Хотя мне кажется, что едва ли нужно было помещать обидную для Жеденова фразу, даже при уверенности в ее справедливости. Надо было помнить, что тем являлась уже не критика служебной деятельности, а личная обида. И вот чего еще я не понимаю. Если г. Меньшиков так кроток и любвеобилен, как о нем говорят, неужели он не понял, что обидел человека, неужели в волнении и скорби Жеденова, даже в раздражении, не слышал Меньшиков боли оскорбленной неправдою личности? Неужели ему так тяжело было отказаться от обидного выражения? Он мог писать, что Жеденов невозможен, вреден как земской начальник, что надо устранить Жеденова, и потому - незачем было Меньшикову так цепко стоять за роковую фразу. Во всяком случае, Меньшиков верил корреспонденту и сказал: с какой стати я буду писать опровержение, пускай Жеденов напишет, а мы посмотрим. Итак - пишите опровержение. Это говорил свидетель Анненков, так говорит и представитель обвинения, а Меньшиков говорит: напишите, а мы посмотрим, может напечатаем, либо нет; и неудивительно, потому что Меньшиков считает себя хозяином положения. Как же заставить его напечатать то, чего он не хочет? Он говорит: посмотрю - понравится, напечатаю. Что же делает Жеденов? Он едет драться? Нет, он идет к другому знакомому, Кононовичу, который по его просьбе пошел в редакцию, - это было накануне происшествия - 19-го марта, объяснялся с г. Мазаевьм и говорил о том же самом, что Жеденов: просит взять эту фразу обратно; Мазаев отвечает - это не мое дело, а дело редактора. - Когда будет редактор? - Завтра. - Можно мне придти или Жеденову с ним переговорить? - Можно. И свидетель Мазаев говорит: я знал, что он придет в 4 часа, но мы с Меньшиковым не могли быть в редакции в это утро. Значит, Меньшиков знал, что Жеденов ищет объяснения с единственной целью - эту фразу уничтожить, и ему не нужно бы задавать при встрече вопрос - “что вам угодно?”. Итак, за три дня Меньшиков был предупрежден, что Жеденов ищет объяснения, оскорбленный только одной фразой. Затем Жеденов все же нe хотел идти сам, а просил Кононовича, - вы заметьте, Жеденов говорит: я человек не сдержанный, горяч, ответят язвительным тоном, и мало того, что меня оскорбят, еще, пожалуй, выбросят с лестницы; ведь это все, господа, нельзя не принимать во внимание. Жеденов силен энергией и духом, но слаб физически. Кононович отказался идти, приходится идти самому - что же ему делать? - Ну, думает, возьму револьвер, припугну, если вздумают меня выгонять или оскорблять. Он идет в редакцию и сталкивается с г. Накрохиным. Свидетель не совсем подтверждает слова Жеденова, но я не могу огласиться с представителем обвинения, который говорил, что Накрохин “ясно и категорически показывал”. Помилуйте! Да г. Накрохин многое забывал, из него пришлось, так сказать, выуживать показания. То он говорит, что не помнит, возвращался ли Жеденов, то говорит - да, да, возвращался, то говорит, чтобы ему поручили передать редактору о визит Жеденова, то вспоминает... Это показание человека рассеянного, забывчивого, но никоим образом не категорическое и ясное показание. Но свидетель Накрохин помнит, что Жеденов оскорблен был одной фразой, это подтверждает и свидетельница

Клн. 850

Павлова, которая присутствовала при его разговоре с Накрохиным. Затем Жеденов стал Накрохину рассказывать о своих учреждениях, вынул фотографии приютов - когда говорят о своем любимом детище, всегда говорят с интересом, с увлечением. Накрохин охотно слушал. Как только Жеденов услыхал, не говорю - слово симпатии, но прилично обращенное к нему слово, он забыл о своем оскорблении, сейчас же начал с любовью рассказывать, как устроены его приюты. Накрохин его заслушался и, когда Жеденов ушел, пошел за ним следом, чтобы еще спросить кое о чем. Но при этом, говорят свидетели, не было речи о дуэли. Мне кажется, что тут недоразумение! Свидетель Накрохин показывает, что Жеденов сказал: если я не застану редактора, то пусть он укажет, когда и где его можно видеть. Свидетельница Павлова, присутствовавшая здесь, говорит, что он сказал: если редактор меня не примет, пускай он мне назначит время и место, где его можно видеть. Очевидно, ни свидетель Накрохин, ни свидетельница Павлова не вслушались в слова Жеденова. Все-таки они слыхали слова: “пусть назначит мне время и место”. Может быть, Жеденов не сказал слово дуэль, не сказал “суд чести”. Говоря о том, чтобы редактор назначил время и место, он несомненно говорил о дуэли. Иначе зачем говорить о месте, - редакция место, а время?, - ну, не застал сегодня, пришел завтра - вот и все. Очевидно, речь шла о поединке, о котором Жеденов выразился в уклончивой форме. Он сказал: я хочу придти вот для каких объяснений, а если он на это не согласен, пусть назначит время и место, куда я могу прислать друзей. Затем является вечером. Говорит обвинитель - отчего же он не отнес домой револьвер, если был покоен после разговора с Накрохиным? Ведь было довольно для этого времени? Но если на его словах основываться, то припомните, что он сказал: выйдя из редакции он был так взволнован, что долго ходил, и уж незадолго до семи часов вспомнил о револьвере, но не было уже времени заходить домой и оставлять револьвер. Затем, как говорит Меньшиков, Жеденов, придя вечером, начал объяснение хотя в раздраженном тоне, но в вежливых выражениях.

Говоря об этих обстоятельствах, господа присяжные заседатели, нельзя не жалеть, что здесь нет ни свидетеля Меньшикова, ни свидетельниц Неаполитанской и Гайдебуровых, - конечно, суд лучше знает, без каких свидетелей можно дело слушать, и потому я напрасно говорил в начале заседания об отсрочке дела и напрасно говорил - подождите до осени, когда вернутся г-жи Гайдебуровы, лучше будет г. Меньшикову. Ведь живое слово дороже всего. Мы бы их спросили, как и что происходило, и получили бы более или менее ясный ответ от них же, а теперь выходит, что Жеденов волнуется, поправляет свидетельницу, а г. председатель ему говорить: “Да вы об этом Гайдебурову спросите”, потом спохватывается - Гайдебуровой то и нет здесь! Можно ли допрос судебного следователя сравнивать с живым показанием? На суде из перекрестного допроса выясняются и припоминаются многие забытые обстоятельства, и истина всплывает наружу. Ведь если бы этого личного допроса не нужно было, закон не установил бы гласного суда. На устном суде судебное следствие для того и существует, чтобы мы могли проверить все обстоятельства дела из первых источников. Ведь важно не только, что говорит свидетель, важно, как он говорит; много значит - слушая, глядеть на свидетеля и оценивать его; важно, видя свидетеля, определить - говорил ли он следователю твердо или, взволнованный, смешивал подробности. Судьба преследует Жеденова, как много уже раз преследовала: четыре свидетеля не явилось, а когда он просил разрешения вызвать с его стороны свидетелей, которые доказали бы неосновательность корреспонденции - ему суд отказал: говорят - это к делу не идет. Ну, что же делать! Подсудимый, сидящий пред вами, ограничен в средствах защиты. Я думаю, что единственный выход из этого такой: раз человек говорит - я вам докажу, что это было так, а ему отвечают - не надо доказательств, чувство приличия и справедливости требует верить словам обвиняемого. Нельзя же говорить, что все правда, что было писано в газетах, а когда подсудимый хочет вызвать свидетелей, доказать, что напротив все неправда, заявлять, что доказательств не надо. А если не надо свидетелей, так надо уже верить Жеденову. Итак, я позволяю себе говорить: насколько гг. Гайдебуров и Меньшиков уверены, что рассказанное в корреспонденции правда - настолько же мы теперь должны признать их мнение ошибкой. Вот сделав это отступление, возвращаюсь к обстоятельствам, которые приходится восстановлять по прочитанным показаниям.

Итак, г. Меньшиков показывает, что Жеденов говорил взволнованным голосом, но вежливо. Меньшиков отвечает ему: подождите, я напишу письмо. А затем холодным тоном спрашивает: что вам угодно? Господа присяжные заседатели! Это вопрос, невинный сам по себе, взволновал человека, который три дня ищет редактора, объясняется с ним чрез друзей, перебывал сам в редакции, рассказал, о чем он хлопочет, предупредил, что придет вечером, передал карточку, - и ему говорят: “что вам угодно?” Он теряет хладнокровие, и уже взволнованный говорит: вы меня оскорбили, возьмите назад эту фразу. Г. Меньшиков показывает, что Жеденов при этом сказал - извинитесь.

Клн. 851

Свидетель Накрохин после долгих вопросов сказал: Жеденов был обижен одной фразой и хотел, чтобы редакция эту фразу опровергла. Ни слова об извинении, по словам Накрохина, утром Жеденов не говорил. Почему же он вечером вдруг станет требовать извинения? Люди часто друг друга не понимают, и будь здесь Меньшиков, может быть он объяснил бы, что и его не поняли, что говоря о требовании извиниться, он, Меньшиков, именно и разумел требование взять назад фразу. В обыкновенной жизни это и есть одна из форм извинения. Если кто-нибудь увлечется, будет ли это в обществе, на вечеринке, в собрании земском или думском - и скажет необдуманно резкость, ему говорят: возьмите слово назад. Это не есть извинение в строгом смысл, но подобный оборот речи между порядочными людьми устраняет необходимость извинения, указывая на намеренность оскорбления. Вероятно, и Меньшиков, говоря, что Жеденов требовал извинения, разумел требование Жеденова взять ату фразу назад. Разумеется, если бы редакция сказала: вчера было напечатано то-то, а теперь мы берем это назад - это и было бы вроде извинения. Когда человек извиняется перед другим, он как будто унижается немножко, вот и выработалась такая форма, которая удовлетворяет обиженного, но нисколько не унижает другую сторону. Эта форма извинения существует и на Западе - в парламентах, там часто берут выражения назад, и тем признается, как принято ныне говорить: инцидент исчерпан - и все успокоилось. Вот чего хотел Жеденов, а извинения в простом смысле слова он не требовал. В ответ на это г. Меньшиков предлагает: вы напишите опровержение, а мы посмотрим: если оно окажется основательным, мы его напечатаем. Значить, это тот же самый ответ, который он дал Анненкову - может напечатаем, может и нет. Тогда разговор принимает острый характер. Жеденов вспыхивает и начинает горячиться, говорит: “Ведь это все выдумка. Ведь меня обвиняют неправильно в бесчестных поступках!”. А г. Меньшиков подумал, подумал и говорить: “Я доверяю совершенно автору, который написал корреспонденцию, да в редакции и другие сообщения имеются, подтверждающая вполне эту корреспонденцию. Представитель обвинения ставит в укор Жеденову его утверждение, будто Меньшиков сказал: “я верю, что вы совершили подлог”, - ставит в укор, потому, что такие слова будто бы выдуманы Жеденовым и Меньшиков подобных слов не произносил. Но представьте, что на слова Жеденова о том, что факт, сообщенный в корреспонденции, позорящего свойства, сообщен ошибочно, а ему отвечают: я и корреспонденту верю и другие сведения имеются. - Ну, значит, что: все написанное - правда! Правда, что Жеденов совершал подлые бесчестные поступки! Не важно, что Меньшиков не сказал, не повторил именно этих слов, но важно, что когда Жеденов произнес эти слова, то Меньшиков сказал, что все сообщенное в корреспонденции верно. Понятно, что Жеденов вскочил и закричал, что это оскорбление может быть смыто только кровью! Можно ли этому удивляться? Не всякий бы схватился за револьвер, но всякий, у кого есть чувство порядочности, возмутился бы, когда ему в лицо говорят: “Я имею доказательства, что всё здесь написанное - правда, значит правда, что вы совершили бесчестные поступки”. Господа присяжные заседатели! Если бы нужно было доказывать, что написана неправда - этот момент дела мог бы служить лучшим доказательством! Неужели человек будет ночи не спать, будет волноваться и плакать, посылать друзей объясняться, вскакивать бешено как подстреленный зверь, если он в самом деле совершил то, в чем обвиняла его статья! Разумеется, что так действовать станет только действительно оскорбленный, уверенный, что статья, которая его по душе резнула, говорит о нем неправду. Именно поведение Жеденова лучше всего должно вам доказать, что эта часть корреспонденции заключает в себе ошибку. Если бы положение было такое, каким его выставили в статье, Жеденов не бегал бы к своим приятелям за посредничеством, не терзался бы и не вызывал бы на дуэль. Люди, совершающие подлоги и мошенничества, не станут драться на дуэли, когда их унижают!

Далее, для дела играет роль момент, когда Жеденов вынул револьвер. Свидетельнице Неаполитанской он сказал: уйдите отсюда, и та отошла к двери; тогда еще револьвер не был вынут. Припомните теперь, когда в другой комнате всполошились? - Когда услыхали слова: это оскорбление смывается кровью! А ведь и тогда револьвер еще не был вынут, и, по словам свидетеля Меньшикова, это случилось уже после его отказа от дуэли. Следовательно из свидетельских показаний, прочтенных, вы видите, что револьвер Жеденов вынул уже когда в дверях появились люди. Они заволновались, закричали; пришел и г. Накрохин. Вы помните, что свидетельница Павлова ясно сказала, что Накрохин вошел в комнату и подошел к этажерке, находившейся сзади письменного стола. Мог ли в такую минуту Жеденов определить, кто и с какой целью вошел? Он видит только, что вошли люди и кто-то подходит к нему сзади. В эту минуту ему приходит в голову мысль, что его хотят схватить, вытолкать, что он будет оскорблен, и только тогда он вынул револьвер, и это вполне подтверждается Неаполитанской, которая отходя к дверям, не видала револьвера в руках Жеденова. Но имеется и еще доказательство, что ранее прихода нескольких лиц он еще не вынимал револьвера. Гайдебурова видела первый момент, что Жеденов кричал,

Клн. 852

размахивая руками, и подумала даже, что он ударить хочет. Значить, не целился в тот момент и револьвера в руках еще не держал. Неаполитанская показывает, что когда появились г-жи Гайдебурова, Соснина, Павлова, тогда появился и Накрохин и появился рассыльный Семен. Жаль, конечно, что его не сочли нужным вызвать, но конечно он был, он пришел на шум и крики - это так ясно и понятно само собой. Нельзя же думать, что когда раздаются крики об оскорблениях, о крови, чтобы в это время Семен мирно в передней какой-нибудь воротник чистил! Несомненно, и он пришел сюда же, и значит были в кабинете не одни женщины, И вот, когда эта группа вошла, Жеденов, воображая, что дело идет о том, чтобы его схватить, прежде всего куда направил револьвер? Не на Меньшикова, - нет, а на г-жу Гайдебурову, восклицая, как показали Павлова и Неаполитанская: “не входите, я убью!”. Разумеется, человек в спокойном состоянии видел бы, что пред ним стоят почтенная старушка и 2 - 3 дамы, а не люди, с которыми ему не справиться. Но ведь это теперь мы рассуждаем, зная, как было дело, а в ту минуту Жеденов не мог различить, были ли это только дамы, да и действительно были и мужчины, и Накрохин даже подходил сбоку и только после окрика вышел. Разумеется, поднялась суматоха и суета: - кто кричит “швейцар!”, кто кричит “Осип!”, кто кричит и “полицию!”. Неужели все могло происходить так спокойно, как излагается в обвинительном акте? Разумеется, была беготня, суета, крики. Жеденов, видя, что ушли люди, немного успокоился и продолжает разговаривать, хотя, разумеется, уже с криком, с Меньшиковым. Если бы Жеденов был человек, который в порыве злобы не останавливается перед тем, чтобы лишить жизни человека, если бы он был в таком состоянии раздражения, о котором говорится в обвинительном акте, если он дошел до бешенства и выхватил револьвер с намерением стрелять в Меньшикова, a посторонние, испуганные его угрозой, ушли, то конечно Жеденов немедленно бы выстрелил. Но он снова вступает в разговор с Меньшиковым, который предлагает ему успокоиться, и разговор не из двух - трех слов состоит. Они хотя и взволнованно, но разговаривают, пока Мазаев выбежал за швейцаром и пока швейцар пришел снизу. Все это время Жеденов не стреляет. Но если Жеденов хотел лишить жизни или ранить, так он сделал бы это в момент высшего раздражения, когда все вышли из комнаты. А между тем Жеденов снова завел разговор, как говорит свидетельница Соснина - “Нет, вы должны напечатать”, “вы должны опровержение”... Этого одного достаточно, чтобы сказать, что намерения убить или ранить у Жеденова не было. Если он после взрыва страсти и озлобления снова начинает говорить - значить, человек опустился, приподнятое настроение дошло до высшей границы и упало, и значит, он правду говорить, что не хотел стрелять. Но в эту минуту вбегают швейцар и Мазаев. Швейцар говорит, что шага два-три сделал по комнате. И вбегает за чем? Швейцар объясняет: мне сказали - удали господина, который шумит. Вы знаете, господа присяжные заседатели, что такое на языке швейцара, дворника и городового значит - удалить или вывести! Это значит: взять за шиворот и вытолкать вон! Швейцар и стремился с этой целью, вбегая в комнату, смотрел, кто тут буянит и скандалит и кого надо хватать. В это время раздается выстрел. Жеденов говорит, что выстрел раздался случайно, неожиданно для него самого. Вы должны спросить себя, правдоподобно это или нет? Когда человек взволнован, кричит, просит не входить и в это время входят и хотят его схватить, что же удивительного, что рука невольно вздрогнула, нажала собачку, курок щелкнул, и раздался выстрел. Вот разница между тем, что говорит Жеденов, и тем, что говорил представитель обвинения. Представитель обвинения говорит: “он именно в эту минуту намеренно выстрелил!”. Для выстрела момент был гораздо раньше. Спросят, почему же он стрелял не в швейцара, а в сторону Меньшикова? Очевидно, он о выстреле и не думал, но ведя горячий разговор с оружием в руке, конечно подвергал опасности присутствующих, так как от движения руки всегда мог произойти выстрел, мог попасть в даму и убить человека совершенно неповинного, потому он, Жеденов, и кричал: уходите, я могу убить. Но все-таки выстрел при таких условиях не выражает намерения убить. Это не есть покушение на убийство в запальчивости и раздражении, т. е. то, в чем его обвиняют. Это было конвульсивное движение, это была шальная пуля, которая к великому счастью только не серьезно ранила. Говорят - он мог попасть в легкое и сердце, он нарочно метил в левый бок, хотел убить. Да он потому лопал в левую сторону, что с левой стороны стоял, значит уж никак он не мог попасть в правую сторону - нарочно или нечаянно стрелял - все равно. Направление раны показывает, что он держал дуло сверху вниз. Доктор сказал, что вероятно была отдача, но если бы отдача была, то пуля могла идти сверху вниз только при условии, что стреляющий не метил, а держал револьвер дулом вниз. Ясно, что Жеденов оглянулся назад на входящего и опустил руку с револьвером, а в это время курок щелкнул.

Я думаю, господа присяжные заседатели, что никто не доказал, что Жеденов хотел убить Меньшикова! Обстоятельства дела сложились так, что его нужно было посадить на

Клн. 853

скамью подсудимых. Но выслушав дело, вы можете сказать, что не было тут покушения на убийство. Человек, который хотя и в раздражении, но сознательно хотел лишить жизни, ведь он нарушает не шуточный закон, а закон, запрещающий убийство, и только как на причины к снисхождению указывающий на запальчивость и раздражение. Такой человек все-таки убийца. Следовательно, и Жеденов по обвинительному акту - убийца, правда не хладнокровный и не обдумавший своего умысла. Господа присяжные заседатели, да разве это можно допустить, чтобы вот этот человек, маленький и слабый, как зверь какой, жаждала крови и искал Меньшикова, чтобы отправить его на тот свет! Да ничего же подобного не было! Но он все-таки рану нанес, если даже неосторожно и нечаянно, он в этом виноват. Итак, отвергая умысел убить, мы можем остановиться на том, что Жеденов забыл в раздражена о том, что заряженный револьвер может причинить зло, и действительно нанес легкую рану. Эго факт, не подлежащий никакому спору и сомнению. Говорить о том, хотел он рану нанести или нет, мы не будем, потому что человек, у которого в руках заряженный револьвер и который подвергает опасности других лиц, должен отвечать, если выстрел произошел, за причиненное зло. Итак, если мы скажем, что Жеденов нанес в состоянии раздражения легкую рану - это будет правильно. Но, что Жеденов хотел лишить жизни Меньшикова, имея против него зло, хотел убить его - это является недоказанным и сомнительным! Ведь судят человека, господа присяжные заседатели, не за простой проступок, а за уголовное преступление; ведь человеческая жизнь есть одно из высших благ, нападение на которое закон охраняет сурово. Если мы думаем, что Жеденов хотел лишить Меньшикова этого блага, то это должно быть вполне выяснено, чтобы у вас не оставалось никакого сомнения.

Представитель обвинения как будто заставлял вас думать не об обвиняемом, а о посторонних соображениях - о значении печати, о необходимости охранять ее строгими приговорами и т. д. Забудьте об этих посторонних для вас вопросах. Напоминая вам, гг. присяжные заседатели, что вы судьи правды и совести, напоминая, что закон говорит, что вы должны быть милостивы, я хочу напомнить, что приговор обрушится не одном подсудимом, но и на семье, на малых его детях. Сохрани меня Бог от стремления вызвать вашу жалость и поколебать тем ваше убеждение. Я не предлагаю вам оправдывать виновного жалеючи детей. Этого делать не следует. Но когда есть сомнение и колебание, оно должно быть истолковано в пользу подсудимого. Вы знаете, что может быть ошибка, и что за эту ошибку может поплатиться не один Жеденов, но и его малютки, а потому и без того серьезное сомнение приобретает особое значение, потому что страшная, непоправимая ошибка может произойти относительно людей, которые стоять в стороне. Вот ради того, что это сомнение приобретает важную роль, я бью вам челом, господа присяжные заседатели, остаться покойными, справедливыми и милостивыми судьями и оправдать подсудимого в обвинении, которое ему предъявляется, и признать виновным только в нанесении в запальчивости легкой раны, но по главному обвинению вынести приговор оправдательный, который единственный в данном деле будет справедливый приговор!

После речи защитника стороны обменялись возражениями, а затем председатель предоставил слово подсудимому.

Жеденов. Что может сказать вам человек в своем последнем слове накануне политической смерти, из-за простой случайности расставаясь с политической жизнью... чашу которой и так жадно пил. Томительна, сладостна и приятна эта чаша - чаша общественной деятельности! Ах, как горька она! Общественный деятель создает себе идеалы, стремится к ним всею душою, а люди грязными руками, воплощенными в разные формы, разрушают все, что он сделает. Когда я поступил на службу, то на знамени своем написал: “народное образование”, “народная трезвость”, “народная нравственность”, “народная культура”. На эти идеалы направил меня тот, кто призвал меня на службу - бывший губернатор Андрей Иванович Косич. Он же сказал: “Вы призваны не за тем, чтобы двадцатого числа получать жалованье, а затем, чтобы работать на пользу того самого народа, который дал вам возможность воспользоваться всеми благами мира сего, народа, который дал вам возможность воспользоваться интеллигентным трудом”. Нет тяжелее работы, господа, чем работа земского начальника! Ему не предоставлено ровно никакой силы для того, чтобы проводить в жизнь свои начинания, чтобы иметь возможность что-нибудь направить. Вы видите перед собою, что соломенные деревни горят и масса людей становятся нищими. Вы видите, что народ пьет, в следствии чего развиваются пороки, благодаря которым часто совершаются такие преступления, которые бы не совершились, если бы не было страшного народного пьянства. Вы видите страшную нищету, детей, бродящих из дома в дом, просящих кусок хлеба! А в ваших руках нет средств исполнить то, к чему обязывает закон и нравственные идеалы, которые вы исповедуете! Чтобы сделать что-нибудь, вы должны обратиться к массе, руководить которою вы призваны. Масса эта невежественна, и вы употребляете всевозможные усилия для того, чтобы провести в ней свои начинания. Масса должна выслушать вас и одобрить то, что вы ей скажете. Ум

Клн. 854

должен изощряться, напрягаются все нервы, все силы для того, чтобы добиться этого согласия массы. Здесь вы слышали в показании свидетеля Гайдебурова, будто бы я насилием потребовал приговора. Но так говорят только люди, которые живут в город и которые мужика видят только в окошко. Он тогда податлив, когда один. Их можно запугать одного, двух, но в массе запугать нельзя, это лучше всего доказывает беспорядок, который недавно был на сходах в Камышинском уезде...

Предс. Виноват, я не хочу мешать вам дать объяснение, которое вы считаете нужным, но в силу обязанности председателя, я должен просить вас ограничиться теми обстоятельствами, который имеют ближайшее отношение к делу.

Жеденов. После предупреждения г. председателя, я расскажу вам, что случилось. На массу, очевидно, нужно повлиять духовно. Я уже говорил вам, что есть часть массы безразличных и есть часть массы, стоящая за течение прогрессивное, течение, которым нужно воспользоваться для того, чтобы эта часть массы овладела массою безразличных, чтобы они повиновались призыву, но не приказанию, потому что приказать толпе нельзя! С помощью благороднейших сотрудников удается добиться того, что, не обременяя народа налогом, вы добиваетесь того, что народное желаете исполняется: - уменьшаются пожары, прекращается пьянство. Вы видите, что крестьянских сирот уже нет на улице, просящих милостыню, - для всех устроен приют-школа, где они обучаются там всем наукам, которые нужны для того поприща, которое назначила им судьба. Это доставляет общественному деятелю величайшее наслаждение: - видеть, что усилиями его нечто достигнуто! Видеть, что идеалы воплотились реально! Видеть, что вместо негодных бочек есть пожарная команда! Голодные накормлены! Пьянство уничтожено! - Все это доставляет такие приятные минуты в жизни, что я от души мог посоветовать каждому, кто желает приносить пользу народу на деле, а не на словах только, стать земским начальником! Но в то же время есть другая сторона общественной деятельности. Здесь указано было, что я это все делал самовольно. Но в письмах, на которые указывал свидетель Анненков, писали мне частью крестьяне же, которые помогали мне, - они преданы делу и представляют собою экстракт того, что есть хорошего, они, немногочисленны, но искренни. Они сообщали мне о результатах, которые получались с учреждениями за то время, когда я был в Петербурге. Остальная народная масса невежественна, она повинуется тому в данный момент, кто имеет больше влияния и кто увлечет ее. Масса не понимает вас. Народ смотрит на интеллигенцию, как на такой класс, который привык только стращать его да вымогать. Поэтому он относится недоверчиво. Окружающие тоже не помогают, - влияют какие-нибудь побочные обстоятельства, которые им мешают смотреть с объективной точки зрения. Точно также и сверху вы не всегда находите поддержку. Вы думаете, что делаете правильно, что кормите сирот, а вам говорят, - зачем вы кормите? Бегают же собаки по улицам, подбирают куски, - пускай и сироты также бегают!...

Предс. Вы рассказываете о таких обстоятельствах, которые не исследованы и едва ли полезны для настоящего дела. Я просил вас касаться обстоятельств только затронутых в суд.

Жеденов. Я потому упоминаю обо всем этом, что обвинительная власть между прочим указывала на мою деятельность как земского начальника, говорила, что недаром земского начальника оттуда убрали, что иначе это было бы непоследовательно...

И он ставится в такое положение, что становится в полную невозможность дальше идти на его поприще, и приходится труд вести так, что не слышно. Я обладаю от природы способностью излагать свои мысли и способы, которыми можно достигнуть улучшения пожарного дела. Я нисколько не жалел бы, если пожарные команды пропали здесь и общественная виноторговля уничтожена здесь: они стали развиваться по другим местностям! Эти прекрасные результаты общественной виноторговли известны, их постоянно публиковали во всеобщее сведение - какие были доходы и как производится торговля. Остается одно горячее дело - сиротские крестьянские приюты. Так как удалось добиться того, что возможно сиротам воспитываться и что крестьяне не будут обременены, то с целью закрепить эту идею и ввести в жизнь эти учреждения, я воспользовался тем, что начальство вызвало меня в Петербург для того, чтобы предложить перевод куда угодно в другое место. В виду того, что губернатор недоволен тою деятельностью, которую я вел не для увлечения, а по службе, потому мне и было предложено выбрать место где угодно. Вопрос остановился только на том, что я просил дать мне возможность подождать, пока устав крестьянских приютов не будет утвержден. Только об этом я и докладывал на собраниях, только эту мысль и развивал во всех собраниях и заканчивал одним, - что существуют такие-то учреждения, и я прошу петербургское общество своим авторитетом, своими знаниями их поддержать. После долгих мытарств мне удалось добиться...

Предс. Подсудимый! Ведь мы собрались здесь судить тот проступок, который поставлен вам в вину, а ваша предшествующая деятельность в вину вам не ставится, она и не была предметом судебного следствия. Я по закону не имею права разрешить вам касаться подробностей, которые не были предметом исследования на судебном следствии.

Клн. 855.

Жеденов. Мне почти удалось добиться своей цели, но в это время начинают появляться в различных изданиях статьи, которые задевают мою деятельность как земского начальника с одной стороны, а с другой стороны характеризуют все мои учреждения с нежелательной точки и мешают тому, чтобы крестьянские приюты были приняты в ведомство Императрицы Марии. Для меня было первостепенно важно держать свое личное имя в чистоте и порядке. Это было для меня весьма дорого, потому что ко мне относились весьма хорошо лица, от которых зависело исполнение моего желания. Корреспонденция, помещенная в газет “Неделя”, меня поразила именно тем, что марала честь мою личную, тем, что могла закрыть мне двери в те дома, в которых я был вхож, потому что люди, которые имели значение для меня, никогда бы не позволили себе продолжать знакомства с человеком, который не очистил себя от брошенного в него упрека. Вот почему корреспонденция “Недели” так остро задела меня. И я решил во что бы то ни стало кончить это дело. Я явился в редакцию “Недели” только просить о том, чтобы она сняла с меня это черное пятно. Но, полагая, что г. Меньшиков просто увлекся, поместив эту статью, обратился к его благородству, о котором он так много писал, а на деле оказалось совершенно другое. Я надеялся, что печать меня поддержит, а она не поддержала именно вследствие неразделения взглядов на известные учреждения - за исключением некоторых органов. Тогда мне явился один выход - просить лицо, которое заведовало дальнейшим исходом дела, снять с очереди вопрос, касающийся лично меня. Я явился в редакцию “Недели” и говорю. - Вы меня оскорбили, снимите с меня это оскорбление! Если бы мне кто-нибудь сказал, что я его пером обидел, я принял бы все меры к тому, чтобы его удовлетворить и взял бы всякую фразу назад .. (ZT. В 1910-е, и особенно-то в 1914-ом Н.Н. Жеденов с черносотенным упоением печатно, но очевидно и устно, клеветал и клеветал на целую нацию, но потом почему-то и вовсе - не брал свои пасквили и инсинуации назад.) .. Но раз вышло так остро дело, что же мне делать? За клевету привлечь нельзя. Да если бы и можно было, сколько времени пройдет, пока пятно меня будет снято! Вызываю на дуэль! Вызов на дуэль не составляет преступления. По закону секунданты обязаны примирить стороны, и я вполне надеялся, что когда будет предложена дуэль, секунданты выработают форму, на основании которой дело будет покончено миром. С этою целью я наметил человека, на которого мог рассчитывать, но к сожалению мне это не удаюсь. Когда я, волей-неволей, должен был придти в редакцию, я внушал себе быть спокойным и не забываться. Но, к сожалению, я не попал на личное объяснение тогда, когда себя подготовил, а попал тогда, когда был совершенно спокоен за исход дела и не подготовил себя, чтобы быть сдержанным. Поэтому, когда мне брошено было оскорбление: “Я верю всему тому, что написано, я верю в подлог и в присвоение денег”, я вспылил, но все-таки овладел собою и не сказал ни одного лишнего слова. Если вынут был револьвер, на это побудило меня то обстоятельство, что стали собираться люди, как мне казалось, с целью сделать надо мною насилие. Если бы меня спустили бы с лестницы, это было бы равносильно страшному унижению, которое прибавилось бы к тому оскорблению, о котором я говорил. Это ужасное положение, в котором я очутился! Здесь не знаешь, что и делать! Я допустил громадную ошибку, я не ожидал, что Меньшиков откажется от удовлетворения судом чести, потому, войдя в редакцию, я был вполне уверен в исходе дела и никакого плана действий себе не составил. Я слышал, что г. Меньшиков - флотский капитан, а моряки держат высоко знамя чести и скажут - лучше получить сто пуль, чем одну пощечину. Ну, что же мне делать? Я говорю, так как вы меня оскорбили, то по понятиям того общества, к которому я принадлежу, я должен смыть кровью это оскорбление. Вы заставляете вызвать вас на дуэль, так как я предлагаю вам взять назад оскорбительную для меня фразу, а вы не хотите. Свидетельница Соснина напомнила о том, что я говорил. Я говорил: этой фразой кладется пятно на мое положение, мне закрыты двери домов, где я мог бы добиться осуществления своего желания. Следовательно, я все сделал, что мог. Кто первый задел и нанес оскорбление? - Меньшиков! Кто первый протянул руку к примирению? - Не Меньшиков! Кто первый искал выхода из этого положения? Кто пошел после первого объяснения и говорил: укажите место и время? Кто отказал в дальнейшем компромиссе? - Тот же Меньшиков! Затем появилось какое-то страшное соотношение, - влетают люди совершенно неожиданно. Все время дело велось в порядке приличия, но когда появились люди, я хватаю револьвер. Но я никогда не говорил Меньшикову, что его следует убить. Я говорил тем людям - не подходите, я убить вас могу, вы видите у меня револьвер! Очень жаль, что г. Меньшикова здесь нет, он не решился бы преувеличивать здесь на суде, в то время, когда его показание может иметь весьма серьезное влияние на дело. Я только одно могу сказать, что это стремление мое добиться как-нибудь примирения и, хотя бы путем дуэли, выяснить недоразумение, и было причиною именно того, что я очутился на скамье подсудимых. Если бы для меня скандал был бы безразличен, безразлично было бы чем кончится дело, оно могло бы кончиться иначе. Ведь стыдно, господа, говорить о кулачной расправе человеку, который ненавидит ее от всей души ..

ZT. Но в 1914-ом Н.Н. Жеденов печатно, но очевидно и устно, усиленно распространял клеветы и инсинуации на евреев. "Респектабельные" черносотенцы типа Н.Н. Жеденова могут бить себя в грудь: "Мы лично ни одного еврея ни кулаком, ни пальцем не тронули". - Да, они лично ни одного еврея кулаком не тронули, но зато не только кулаком, но вообще всем, что под руку попадется, громили в 1910-е и раньше евреев те многочисленные + беспросветно и бесповоротно с детства одурманенные "бараны в ряд", кто, в числе прочего, и наслушались, вот, и начитались, вот, таких-то, вот, "респектабельных" Н.Н. Жеденовых.

Ведь стыдно, господа, говорить о кулачной расправе человеку, который ненавидит ее от всей души и который пять лет был земским начальником и никто не может сказать, что Жеденов кого-нибудь ругал, кого-нибудь ударил! Подобная расправа не пришла мне даже в голову. Вместе с тем я был в

Клн. 856

безвыходном положении, и после стольких моих стараний наступила минута, когда Меньшиков как будто соглашался, он говорил - я охотно извинюсь. В этот момент появился швейцар! Судите сами - после долгих отказов человек соглашается, ясно, что он хочет удовлетворить просьбу, - мне только остается идти навстречу, я сдаюсь, потому что я желаю кончить дело. С какой же стати стал бы я стрелять в человека, который говорит, что сделает как я хочу? Надо быть извергом, каким меня рисует прокурор, - это было бы безумием с моей стороны! Я привык давать жизнь другим, но не убивать! К этому была направлена вся моя деятельность. Тогда было доказано - над одним висела кисть винограду...

Предс. Вы приводите рассказы, которые не относятся к делу и напрасно утруждаете гг. присяжных заседателей. Прошу вас обратиться к делу.

Жеденов. У нас существует закон, по которому мы живем. Но сверх закона выработались практикой обычаи. Если, напр., кто-нибудь наступит на ногу и не скажет слова “виноват”, выйдет ссора и брань. Но стоить только сказать спасительное слово, и все кончено, хотя оно боли не утишит, а человек самый нетерпеливый только скажет - вперед не делайте. Вот деликатности и учтивости-то тут и не было. Я позволю себе доложить гг. присяжным заседателям, что во всем этом деле какая-то странная последовательность идет. Случись это оскорбление в “Неделе” не в тот момент, когда я был страшно опечален и расстроен, случись оно раньше, я может быть не принял бы его так близко к сердцу. Но так как подобное оскорбление нанесено было в тот момент, когда особенно дорого было мне сохранить в чистоте свое имя - я иду навстречу примирению, это не удается! Я прошу одного господина съездить в редакцию объясниться, он отказывается и как раз в тот самый момент, когда не было возможности отыскать другого. Я отправляюсь в редакцию, вспоминаю о револьвере, но не тогда, когда в редакцию входил, а на полдороги - заехал, взял. Я вошел в редакцию, но Меньшикова не застаю, а застаю Накрохина. Мне чрезвычайно обидно, что Накрохин не подтверждал нашего разговора. Я, успокоенный им, ухожу из редакции и возвращаюсь вечером вполне спокойный. Если бы я не был спокоен - не так бы сильно повлияло на меня оскорбление. Затем человек идет мне на встречу, дело кончается, в это самое время откуда ни возьмись - швейцар! Зачем он ко мне лез! Как можно идти на человека, когда у него в руках револьвер! Это внезапное появление человека заставило меня вздрогнуть. Результатом этого появилось несчастие, которое повлекло меня сюда. Я склонен думать, что здесь не простая случайность, здесь есть промысл Божий, как говорит прокурор, и я ему вполне покорен!

Предс. Объявляю прения сторон законченными.

Судом были предложены на разрешение присяжных заседателей два вопроса: о покушении на убийство в запальчивости и раздражении и о нанесении, тоже в запальчивости и раздражении, тяжкой раны Меньшикову.

Защитник. Я прошу суд указать гг. присяжным заседателям, что они могут оговорить, если признают подсудимого виновным в нанесении в запальчивости раны, что рана была легкая.

Предс. Двухнедельное участие ваше, гг. присяжные заседатели, в рассмотрении судебных дел, ваша личная опытность и, наконец, то напряженное внимание, с которым вы относились сегодня как к судебному следствию, так и к прениям сторон, а равно и те подробные и обстоятельные соображения, которые высказаны пред вами прокурором и защитником, дают мне, кажется, право, по возможности быть кратким в изложении моих заключительных разъяснений и ограничиться лишь самым необходимым. На мне, как вам известно, лежит между прочим, обязанность устранить все то, что было неправильно или неверно передано сторонами, но входить в подробную оценку всех мнений и выводов сторон представляется излишним. Перечислять и разбирать подробно все взгляды, высказанные сторонами по поводу значения тех или других обстоятельств дела, едва ли было бы полезно, так как это потребовало бы весьма пространных разъяснений и в их масс могут затушеваться более важные, более существенные обстоятельства. Уверен - вы сами всесторонне оцените все имеющиеся данные с судейским спокойствием и со строгою справедливостью отнесетесь к вопросам, которые подлежать вашему разрешению.

Позволю себе поэтому из прений сторон обратить ваше внимание только на два обстоятельства: подсудимый Жеденов в своем последнем слове между прочим сказал, что прокурор назвал его извергом. Вы сами слышали речь г. прокурора и согласитесь, что указание это неверно и что г. прокурор такого выражения не употреблял. Затем по поводу первой речи защитника подсудимого я должен обратить ваше внимание на то, что остановившись на моменте выстрела защитник, указывая на случайность этого выстрела, сказал: “в этот момент, входит швейцар, Жеденов обернулся назад, случайно нажал собачку курка и последовал выстрел”. Не забудьте, гг. присяжные заседатели, что комната эта с одною дверью, а расположение лиц, в ней присутствовавших, таково, что Жеденов обернуться назад не мог, потому что он был у окна, как раз напротив двери и всякий входящий появлялся перед ним. Во второй

Клн. 857

речи защитник несколько сгладил это предположение, но тем не менее, так как это обстоятельство очень серьезное и касается обстановки, при которой выстрел произошел, я не считаю себя в праве умолчать о нем.

В моих предварительных объяснениях ваших прав и обязанностей при открытии настоящей сессии я уже имел случай указать вам, гг. присяжные заседатели, что вы обязаны постановить ваш приговор только на тех данных, которые проверены в суде, и должны отбросить все те сведения, которые дошли до вас каким-либо иным путем, так как все таковые сведения, слухи - не обладают той достоверностью и той точностью, которые требуются от тех данных, которые могут быть приняты в основание уголовного приговора. Считаю необходимым вам напомнить об этом в виду того, что деятельность Жеденова как земского начальника и обстоятельства происшествия марта были предметом газетных статей и заметок, а равно разговоров в обществе и до вас могли дойти слухи может быть не совсем достоверные. Считаю своею обязанностью напомнить вам, что вы должны устранить из вашего обсуждения все что не было предметом судебного следствия.

Здесь кстати я должен указать и на пределы судебного исследования настоящего дела. Деятельность Жеденова как земского начальника, о которой говорилось во время процесса, - это было высказано и прокурором и защитником, - были она правильна или неправильна, не имеет существенного значения для решения вопроса о его виновности. Оценка этой деятельности только отчасти может служить материалом, и то лишь для выяснения состояния, в котором подсудимый находился во время совершения преступления; причем, и в этих пределах материал этот очень шаткий, так как душевное настроение подсудимого в означенный момент определяется не столько правильностью или неправильностью оценки деятельности в корреспонденции “Недели”, сколько самою личностью и свойствами подсудимого. Может быть, Жеденов был и дурной деятель, но он был убежден, что он действовал правильно, и неодобрительный отзыв о нем мог его раздражать. Может быть, статья, помещенная в “Неделе”, и была справедлива, но Жеденов был убежден, что это неправда. И это убеждение могло возвысить его тревожное состояние. Точно же и наоборот: действительно неправильная оценка его деятельности в газетной статье, при сдержанности характера могла не вызвать вовсе раздражения. Таким образом в вопросе о душевном состоянии подсудимого главную роль играют его личные свойства - впечатлительность, нервность и т. д., хотя конечно возбужденное состояние, будь оно вполне законно - не может оправдать такого рода преступление, какое приписывается Жеденову. Причины, вызвавшие преступление, исключают его вменение лишь тогда, когда они заключают в себе посягательства на равные или более важные блага сравнительно с теми, которые нарушены действиями подсудимого, - когда преступление совершается в состоянии так называемой необходимой обороны или крайней необходимости.

Я должен сказать здесь также по поводу замечания защитника о допущении к допросу свидетеля Гайдебурова и о том, что наряду с этим ему было отказано в вызове новых свидетелей и в допросе приведенного на суд свидетеля. Защита ходатайствовала о допросе этих свидетелей в подтверждение того, что приговор сельского общества Красного Яра об открытии общественной виноторговли действительно был составлен в отсутствии Жеденова и при законном числе членов схода. Суд не мог, конечно, проверять этого факта, так как это завело бы исследование дела слишком далеко, и действительность этого обстоятельства, как только что указано, не имеет существенного значения. Допустив же свидетеля Гайдебурова, суд в виду выяснить, чем руководствовалась редакция газеты “Неделя”, помещая статью о Жеденове и какого взгляда держалась редакция на доставленные ей ее сотрудником сведения. Этот взгляд редакции может объяснить характер того разговора, который был между Меньшиковым и Жеденовым, а так как . разговор непосредственно предшествовал преступлению, то составляет несомненно такое обстоятельство, которое может разъяснить состояние Жеденова в момент совершения преступления, следовательно имеет довольно существенное значение.

Затем, как я уже указал в моих предварительных объяснениях, наш уголовный закон разделяет судейскую власть между присяжными заседателями и коронным судом. Вы - судьи факта, вы решаете вопрос существа дела, вопрос о виновности; суд же коронный разрешает вопросы юридически, вопросы о преступности и наказании, но в то же время результатом является приговор, и наша деятельность сливается. Закон наш настолько строго проводить это разделение, что даже не разрешает сторонам делать указания пред вами на могущее последовать наказание. Хотя по настоящему делу прямых указаний на размер ответственности и не было сделано, но тем не менее было заявление защитника о суровых, грозных последствиях, которые влечет за собою преступление подобное настоящему. Вы слышали также заявление подсудимого, что ему будто бы предстоит политическая смерть. Поэтому я прошу вас отбросить все эти заявления, так как только постановленный на основании исключительно фактических данных, открывшихся в деле, вердикт будет правилен. Я уже обращал ваше внимание на то,

Клн. 858

что если бы вы стали принимать в соображение наказание, которому должен подвергнуться подсудимый, то могли бы легко впасть в ошибку, так как ссылка сторон на наказание в большинства случаев может быть неверной, ибо суду предоставлена широкая власть в выборы размера, а нередко и рода наказания, а равно и в смягчении ответственности, а в особых случаях суд может ходатайствовать о смягчении свыше тех пределов, которыми он ограничен. Согласно требованию закона, вам не следует вовсе задаваться мыслью о том, какому наказанию должен подвергнуться подсудимый в случай обвинения и ставить вообще вопрос о виновности в какую либо зависимость от предполагаемой ответственности.

Совершенно излишне конечно говорить вам о тяжести и значении того преступления, которое возводится на подсудимого. Вы понимаете, что лишение жизни, как высшего блага, данного человеку, является самым важным преступлением, которое знает наш уголовный закон, и понимаете, что мотив преступления - известная раздраженность, озлобление и т. п., Отнюдь не может оправдать лишение жизни, как я уже сказал. Конечно, подсудимый был раздражен и взволнован, и это является одним из элементов того преступлен{я, которое ему приписывается. Ведь ему и ставится в вину не убийство с заранее обдуманным намерением, а убийство в запальчивости и раздражении, т. е. тот вид этого преступления, когда самый умысел появился уже во время нахождения подсудимого в раздражении и запальчивости.

Что касается фактической стороны настоящего дела, то она очень несложна и вы ее конечно вполне себе уяснили, факт выстрела, произведенного Жеденовым, причинение им раны в руку, не отрицается подсудимым, а значение раны, ее направление и т. д. установлены врачом. Вопрос сводится главным образом к умыслу, т. е. совершен ли Жеденовым выстрел сознательно или нет. Этот вопрос вам и предстоит обсудить. Если вы остановитесь на тех объяснениях, которые дал саду подсудимый, если вы поверите тому, что подсудимый совершенно случайно произвел выстрел, то в таком случай вы вынесете оправдательный приговор. При отсутствии умысла вы должны признать подсудимого оправданным. Но, конечно вы не можете произнести приговор, основываясь только на показаниях подсудимого, но обязаны проверить его чрез сопоставление со всеми обстоятельствами дела. На существование умысла и на т6 обстоятельства, которые это подтверждают, подробно указывал вам представитель обвинения. Сам подсудимый до некоторой степени не отрицает возможности умысла, так как говорит, что взял револьвер с собой не без цели, не случайно, - он заявляет, что боялся неприятностей и оскорблений, о которых его предупреждал Анненков. Очень может быть, что он так понял Анненкова, хотя Анненков здесь на суде этого и не подтверждает. Во всяком случай, однако, подсудимый за являет, что револьвер был взять не с целью убийства. Наряду с этим вы припомните и те свидетельские показания, длинный ряд которых прошел перед вами и в которых более или менее подробно описывается все происходившее в редакционной комнат и те угрожающая слова, которые произносил Жеденов во время переговоров с Меньшиковым. Наконец, вы обсудите и те весьма существенные показания, которые даны свидетелями Сосниной и швейцаром Чернявским, заявившими, что Жеденов, стреляя, произнес “вот вам!” Повторяю - нельзя строить все выводы на одном каком-либо факте и соображении, необходимо всю совокупность обстоятельств взвесить и всесторонне, тщательно обсудить. Если обстоятельства дела приведут вас к убеждению, что выстрел последовал не случайно, значить в действиях обвиняемого было сознание и он является виновным.

Говоря об умысле, я должен заметить, что самое слово умысел как будто указывает на какую-то особую обдуманность, на особо твердую решимость преступника. По закону вовсе не требуется такой особой обдуманности. Для виновности кого-либо в преступлении, в особенности когда дело идет о совершении преступления в запальчивости и раздражении, достаточно того, чтобы подсудимый, производя известные действия, сознавал, что они могут иметь известные последствия, и допускал наступление таковых, т. е. сознавал, что совершает известное преступление. Состояние запальчивости и раздражения не исключает умысла и сознания. Определить степень такого раздражения довольно трудно, большая или меньшая его напряженность стоить главным образом в зависимости от самой личности обвиняемого, от силы его впечатлительности и нервной восприимчивости. Но будь раздражение больше или меньше, оно не оправдывает действий подсудимого, пока не переходить в болезненное состояние; пока не вызывает потери сознания.

Считаю долгом напомнить вам, что подсудимый обвиняется не в оконченном убийство, а в покушении на убийство. Под понятием покушения закон разумеет те случаи, когда совершение известного преступного деяния уже началось, но преступная цель, которая определяется составом преступления, осталась не достигнутой, При убийстве такой окончательной целью является смерть лица, над которым совершено преступление. В данном случае Меньшиков остался жив, и следовательно Жеденов может обвиняться лишь в покушении на убийство, остановленном по не зависевшим от него причинам, так как им было исполнено все то, что было необходимо для совершения я преступления.

Клн. 859

Юридическое понятие такого рода покушения и его значение я уже имел случай неоднократно разъяснять вам по предыдущим делам.

Обсуждая виновность подсудимого, если признаете его действовавшим сознательно, вы главным образом должны остановиться на умысел и если придете к заключению, что, производя выстрел, подсудимый сознавал и допускал, что от этого может последовать смерть, то это положение будет вполне соответствовать признакам покушения на убийство. Если же вы придете к заключению, что умысел хотя у подсудимого и был, но он не предполагал умертвить Меньшикова, то на первый вопрос, в котором говорится о покушении на убийство, вы должны ответить отрицательно и тогда переходите к разрешению второго вопроса, в котором говорится о нанесении в запальчивости и раздражении тяжкой раны. Так как в настоящем случае орудием причинения раны является револьвер и пользуясь им возможно желание причинить не просто повреждение, а повреждение тяжкое, то суд и указал в вопросе на такой специальный умысел. Обстоятельство это конечно всецело подлежит вашему разрешению. Если бы вы признали, что в данном случай такого умысла не было, что подсудимый желал нанести лишь легкую рану и не предвидел, не ожидал более тяжелых последствий, то вы можете это обстоятельство установить, дав ограничительный ответ теми словами, которые помещены в самом вопрос. Имея в виду отвергнуть желание причинить тяжкое повреждение, вы, ответив на вопрос утвердительно, должны прибавить: “но желал нанести не тяжкое повреждение”. Для ответственности подсудимого имеет существенное значение независимо от умысла и последствия его деяния, т. е. большая или меньшая тяжесть той раны, которая была причинена Меньшикову. В вопрос сказано: “и тем причинил ему тяжкую рану”; - если бы вы пришли к заключению, что рана, которая причинена, представляется легкой, то вы имеете право и по отношению к этому обстоятельству дать отдельно ограничительный ответ, добавив к ответу еще и слова: причиненная рана “не” тяжкая. Этим самым вы признаете подсудимого виновным в нанесении раны, но легкой. Но конечно утвердительный ответ и на второй вопрос вы дадите лишь в том случай, если признаете подсудимого действовавшим сознательно и желавшим причинить Меньшикову телесное повреждение. В противном случай, вы по обоим вопросам должны дать отрицательные ответы.

Вот т главнейшие обстоятельства, на которых, по мнению моему, я должен был особо остановить ваше внимание, но ваши рассуждения конечно не должны ограничиться этим. Вы должны взвесить все высказанные сторонами взгляды и соображения. вспомнить все выяснившиеся по делу данные и постановить ваш приговор на основании дела. Напоминаю также и о том, что, в случай признания подсудимого виновным, вы обязаны возбудить вопрос о том, заслуживает ли он снисхождения. Прошу вас приступить к постановлению приговора.

Присяжные вынесли свои ответы, но, как оказалось из последовавшего разъяснения председателя, сделали ограничение не теми словами, какие были поставлены вопросами суда. Поэтому председатель предложил присяжным обсудить вопросы вторично. На этот раз на первый вопрос дан отрицательный ответ, а на второй присяжные ответили так: “да, виновен, желал причинить повреждение, но не тяжкое, и по обстоятельствам дела заслуживает снисхождения”.

Суд приговорил Жеденова (с применением Высочайшего манифеста к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и к ссылке в Архангельскую губернию, с воспрещением всякой отлучки из места, назначенного для жительства, в течете одного года и четырех месяцев, с предоставлением ему, по истечении 10 лет, права свободного избрания места жительства в Европейской России, за исключением столиц и столичных губерний. Вместе с сим суд постановил ходатайствовать перед Его Императорским Величеством о замене назначенного Жеденову наказания заключением его в тюрьму на один год, без лишения прав.

Сельские детские приюты Ведомства учреждений императрицы Марии. Вып. 1 - Пг. 1915. 144 с. (ZT. на янв. 05 еще не смотрел).

Прыг на главную ZT-web-страницу.